Новое вино - Александр Сергеевич Вознесенский
Читать бесплатно Новое вино - Александр Сергеевич Вознесенский. Жанр: Русская классическая проза год 2004. Так же читаем полные версии (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте kniga-online.club или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
каждом дне--хотя бы простым и мудрым христианином, то стал бы он в поступках своих--диким футуристом для нас, безумным новатором, действительно презрительным ко всему нашему сверхчеловеком? Так мы отстали, так косны, так неподвижны в веках. -- Или--повторяя, кричу -- я слеп? Раскройте же наконец мне глаза! Я хочу тоже увидеть в сути и наяву новые наши комнаты и в них новый наш быт. Но -- и другое повторяю--берегитесь: если все это только шутовство бессильников и бездельников, а комнаты по-прежнему низки и в них смердит застоявшийся сор, по степам стекает зеленая плесень, и душный злой старикашка указует коричневым пальцем мне мой сегодняшний путь, то будьте прокляты ваши демонические плащи и ваши мистические маски! Простой метлой я вымету комнату, горящими поленьями осушу ее плесень, пятью пальцами задушу старика и зачну от себя новый день, свое первое завтра, от меня рожденные будни и труд. -- Да, никаких праздников, никаких торжеств, никаких воскресений! Только в буднях, в повседневности, в понедельниках, в каждом миге и шаге своем я хочу ощущать эту новь, которая, живя и ростя, найдет для себя и невиданные прекрасные формы. Формы жизни, смелые, потому что под ними волнуется мысль, безгранично красочные, потому что под ними переливается чувство. Живое, живая, живые! О, какие трепетные декорации создаст новый человеческий дух... Какие пятна, линии, композиции, сплетения, скрещения, стихию музыки и красок, раскроют новые формы искусства, когда под ними прощупаются живые рельефы новой человеческой воли, живой организм нового быта, ароматного, юного, здорового, как весна! А пока--я утомил уже вас, но, поймите, утомил и себя, господа, -- позвольте охрипшей глотке моей резюмировать просто свою длинную, назойливую, цветистую речь. -- Вот бутылки. Вы выпили вино. А бутылки стоят, как стояли. Они не нужны вам. Это пустое стекло. Вино вам было нужно: внутреннее содержание, суть. Я сказал бедненькому Вайнштейну: ложь. Не ему, а тем сказал я это слово, кто говорит только о бутылках, а па деле-то пить желает вино. Наконец, допускаю: они искренно пекутся о бутылках. Тогда-то я самый свирепый им враг. Скисшее, дешевое, дряненькое у нас вино. А я хочу бодрящего, пьянящего, волшебного хочу я напитка! Кисленькое, дешевое, дрянное вино желают они подавать в замысловатых с иностранными этикетками, как на мещанских свадьбах, бутылках. Я разоблачаю нехитрый секрет: недовольный гость на этой свадьбе, где, быть может, угощаюсь и' сам. Но они мирятся на новых бутылках, я хочу нового вина! Вот и вся разница между нами. Dixi. Кончил. К чёрту меня! Длинное молчание проструилось с минуту. Вайнштейн надел пенсне. Потом сказал Росляков: -- Ну, и к чёрту! II все засмеялись, загалдели, разрешившись от тяготы. Многие поднялись с мест. Чельцов сконфуженно почувствовал, что слова его были приняты, как слова. Богатый купеческий сын и меценат Оружейников совещался со сгруппировавшимися приятелями, какого ликера потребовать к кофе. Один Вайнштейн, как раньше, сидел, и честный узенький лоб его, скорщившись, работал над чем-то. Степан Михайлович, присоединившись к Вайнштейну, предложил: -- Выпьем вина, Яков Харитонович? И тот улыбнулся печально. -- Выпьем. И положил зачем-то худую детскую руку свою на большую руку Чельцова. Лакей пошел за вином. Вайнштейн взял подвернувшийся лист газеты и деликатно заговорил об инциденте в думе. Степан Михайлович закурил папиросу и сказал буднично-негромко: -- Знаете ли, что, по всей вероятности, возбудило меня? Вайнштейн поднял голову. -- Что? -- Сегодня я получил пощечину в театре... -- Вы! Пощечину... Как? -- А так, просто. Муж одной женщины, считая, что я нарушил его права, ударил меня по лицу. Вайнштейн долго мигал подслеповатыми глазами. Потом спросил сообщнически и ребячески-важно: -- Будете драться? -- Почему? -- То есть... как же... Это устарело, конечно. Но на оскорбление все же лучший ответ. -- Вы так думаете? Ну, выпьем... Они пили, и Вайнштейн покорно молчал, полагая, так казалось Чельцову, что услышанная весть требует почтительной сосредоточенности и мысли. Чельцову смешливо захотелось иного, и он подозвал Рослякова. -- Что бы ты сделал, если бы тебя ударили публично по лицу? Садись, пей. Драматург выпил залпом стакан и, обсасывая длинные усы, выпучил хмельные1 глаза: -- А ответно расколошматил бы морду! Вайнштейн поморщился. Степан Михайлович легонько обнял тощие лопатки его щ наполняя три стакана вином, улыбнулся с благодушным лукавством: -- Видите, Яков Харитонович, как устарел ваш вкус, испорченный гвардейскими поручиками и рыцарями паркета, сравнительно с новыми формами возмездия, предлагаемыми Росляковым. И в то же время Чельцов сразу почувствовал, что не надо больше возвращаться к темам, натершим сегодня больные места и в нем самом и вокруг. Надо просто выпить с приятелями и послушать анекдоты. И, словно отвечая на это ощущение его, заворчал драматург: -- Если опять замудришь, я уйду. Он дружески мрачно тронул Степана Михайловича за рукав: -- Я люблю, чтобы меня за вином хвалили. -- Виват! -- бурно согласился Чельцов и потребовал еще бутылку вина. Комната дымно смеялась. 16. Долго стояли писатели на углу и, болтая, прощались и расходились. Была январская ночь, белая, крепкая и немая. Чельцов й Вайнштейн быстро шли к своим номерам, заложив руки в карманы пальто, и никто не попадался навстречу. Четкий стук каблуков убаюкивал сытую мысль, и говорить не хотелось. Вдруг Вайнштейн Чельцову надоел. Мягко, без злобы надоел со своей аккуратной безлюбовной комнатой, куда этот маленький человек ежедневно возвращается, чтобы покорно опуститься в холодную постель и лежать одиноко и бесплодно. Как это постоянно бывало с Чельцовым, только что дремавшая мысль вскидывалась в нем бурливо и каскадом прыскала вверх. Он вспомнил, что терпеть не может бесплодия, и это показалось ему разгадкою всех нынешних его чувствований и умственных настроений. Еще бы! Он увидел себя ребенком в небольшой желтенькой комнате, где спали дети и няня. На обоях бесконечно повторялся рисунок рыжеватого котенка, поднявшего правую лапу. Степа облюбовал одного из них, сидевшего внизу, у самой его кроватки. Однажды не выдержал: принес из кухни маленькие кошачьи дрова и сунул в лапу котенку нарисованный на стене топорик: руби! Еще тогда органически не выносил бесплодия, безделья, течения времени или действия, от которых не рождается ничто. Ведь это не литература, не измышления, не книжная окись у него. Пусть так думают о нем приятели из "литер-компании" и другие. А впрочем... погоди, Чельцов: быть может, и на самом-то деле книжная окись? Художественная "студия наоборотов"? Западня для самого себя? Это надо решить. Но главное -- надоел Вайнштейн: двуногое бесплодие.