Складки - Валерий Михайлович Кислов
По факту самого нарушения и отягчающих его обстоятельств возбуждается дело, для чего и составляется гербовый протокол (пролог) с тремя прилагаемыми разноцветными гербовыми вкладышами (слогами) из твердого глянцевого картона, на которых особая комиссия из трех имперских чиновников высокого ранга (так называемая закладная тройка), кратко резюмируя изложенные в протоколе обстоятельства дела, накладывает безапелляционную резолюцию (эпилог) с мерой пресечения (логос), подлежащей безотлагательному применению (улаживание). Важно отметить, что первый вкладыш (красный) отправляется в Главное Представительство Ублажения для вкладывания в личное дело облажавшегося нарушителя, второй (желтый) поступает в Канцелярию Гипотетического Благорасположения, а третий (полосатый черно-желтый) выдается облажавшемуся нарушителю в момент оглашения меры пресечения, то есть за три минуты до ее применения.
Сам факт вручения вкладыша означает автоматический перевод преисполненного раскаяния нарушителя в другую категорию граждан: отныне, но, как правило, ненадолго он становится лажовым. Существует неписаное правило, которое не нарушает ни один лажовый (а ведь ритуальная процедура остается неизменной на протяжении нескольких веков): ровно за две минуты до применения меры пресечения, стоя под развевающимся державно-имперским стягом в ожидании заключительных звуков державно-имперского гимна, в непосредственной близости от хранителей, облеченных доверием — страшно подумать — самого благодателя (молчи, память, молчи!) — лажовый раздевается догола и съедает свой вкладыш.
На этой крайней мере его прискорбная участь завершается.
По крайней мере, на этом участке его пути.
Если меры пресечения бесконечно многообразны, ибо видоизменяются в зависимости от места и времени, продолжительности и интенсивности, а также характера и сопутствующих условий применения, то количество самих средств, или, как иногда говорят, инструментов пресечения, крайне ограниченно. Почему меры могут варьироваться (перелог), заменяться (подлог), складываться в бесконечные комбинации (т. н. перемена мест слагаемых)
и становиться сложными по совокупности, а сами средства применения этих мер пребывают на удивление и неизменно одномерными и однозначными? Чем объясняется такая парадоксальная ситуация? Чем руководствуется уложение, ограничивая пресекающий инструментарий или, другими словами, инвентарь мер, умаляя его значение и роль и, как шутливо выразился один из закладных чиновников, «низводя склад до простого приклада»?
Чем?
Ничем.
Хотя как знать?
Никак.
Уложение является неистощимым кладезем знаний, но было бы наивно полагать, что эти знания легкодоступны. Разумеется, каждый гражданин понимает, что бессмысленно стремиться к постижению как всего механизма уложения в целом, так и какой-либо его части в отдельности, если объяснению с трудом поддаются мелкие элементы и крохотные детали. Гипотетический читатель (хотя читатели, читавшие уложение в подлиннике, а не подложнике, встречаются крайне редко) может лишь попытаться выяснить некоторые аспекты некоторых вопросов, касающихся некоторых правил, определяющих некоторые действия и предписывающих некоторые меры пресечения. Например, в каких случаях применяющие меру пресечения декламируют торжественную эклогу «Не сталевары мы», а в каких — аполог «Не плотники»? Почему препровождение в места происходит то в музыкальном, то в танцевальном сопровождении при ослепительном свете прожекторов (чаще всего днем), а иногда в кромешном мраке и при полной тишине (чаще всего ночью), если не принимать во внимание мигание маленьких зеленых лампочек вдали и неистовое завывание местного борея? Что означает «бью об заклад» в устах дежурного державного персонала и «под лежачий камень моча не течет» в устах препровожденных и увлажненных нарушителей? Чем руководствуется администрация, разрешая в одних случаях хужеложство, а в других — лучшеложство? Какой пролежень считается легитимным? За какие заслуги некоторым лажовым накануне пресечения выдают раскладушки с рекламой гигиенических прокладок? Кому разрешается читать свой вкладыш вслух, но только по складам, а кому предоставляется право оплачивать меру пресечения в складчину? Какие расходы чиновника считаются накладными? Как выбирается репертуар для камерного и карцерного хора, кем слагаются эклоги и апологи, кто выкрикивает слоганы, кому и из чьих волос делают укладку-перманент, где возлагаются ленты и венки, когда на голые лаги укладывают штабелями пресеченных лажовых, кто включает маленькие зеленые лампочки вдали и кто дует местным бореем? Где былинное Беловодье? Как рифейские рудники забыть? Для кого и почему вы отродье? Как рутенийскую скорбь избыть?
Разумеется, мы не даем ответы на эти вопросы, а лишь подстегиваем любопытство гипотетического читателя; при известной пытливости он может искать ответы, верить в их существование и даже надеяться на их правильность. Но он ни в коем случае не должен забывать, что поиски ответа следует начинать с происков вопроса. Именно здесь, в гипотетическом понимании вопроса, заложена гипотетическая правильность гипотетического ответа. Принимая это во внимание, мы излагаем просто и доступно, дабы не утомить гипотетического читателя и не ввести его в заблуждение. Мы не углубляемся в детали, мы не останавливаемся на мелочах и тонкостях (как шутливо бы выразился один из закладных чиновников: «нам подавай крупности да толстости»). Мы пытаемся дать краткое и ясное переложение основной идеи уложения и по возможности избежать излишней техничности, другими словами, неуместной логомахии, или логореи. В нашем изложении мы полагаемся на логику и здравый смысл. Излагаем просто, хотя и не отказываем себе в удовольствии затрагивать морфологическую и фонетическую вариативность некоторых ключевых терминов.
Что на это может нам возразить гипотетический читатель?
То, что, учитывая тему изложения, полагаться на логику и здравый смысл бесполезно?
Ну-ну.
Где он, этот умник?
Кто его знает.
Может быть, сидит сейчас где-нибудь и клеит картонные коробочки, развивая моторику мелкую, или валит лес, развивая моторику крупную…
А может, лежит где-нибудь на продавленном диване с раскрытым польдевским трактатом «Краткий курс у-вэй» в руках и испытывает скорбное бесчувствие. Кто его знает.
Да и есть ли он вообще, этот гипотетический читатель?
Разумеется, при некоей пытливости ума гипотетический читатель — если он все же где-то есть — может заметить, что сегодня, применительно к нашему непростому времени и сложному положению, в данных временных складках и граничных пределах, изложенная нами картина
