И нас пожирает пламя - Жауме Кабре
– Что ты наделал? Зачем ты ее?..
– Пошевеливайся, сматываться надо мухой.
– Но зачем, зачем ты это сделал?
– Ты не забудь все то, что она сказала.
– Да черт с ним! Ты-то зачем это сделал? Разве ты не видишь, что…
– А цифры она сказала по-французски, так ведь?
– Мне-то откуда знать?
– Это твоя работа, приятель. Если ошибешься, последуешь за мадам на кладбище.
Измаил поглядел на лежащую на полу женщину, и его охватил безмерный ужас.
– Шевелись, пора сматывать удочки, грузовик сейчас приедет. Лучше, чтобы нас никто не видел.
– Ты убийца.
– Да ну! Не гони. Жива старуха: притворяется. Когда ты все, что она тут напела, вспомнишь и мне дадут бабла, я тебе заплачу. Честное слово. Десять тысяч евро.
– Постой, постой! – Измаил указывал на лежащую на ковре жертву, не желая верить глазам своим. – Она не дышит, говорю тебе, Томеу!
– Не называй меня по имени, сучья морда.
– Ты хочешь сказать, что…
– Погнали отсюда, в машине все объясню.
– Смотри, что ты натворил! – И вне себя: – Ни на какой машине я не поеду. Я в полицию пойду.
– В машину, живо: если нас увидят ребята из службы перевозки, нам хана. Давай в машину: я тебя высажу отсюда подальше.
– Ты сел к нему в машину? – спросила психиатр Марлен.
– Не сел. Наверное, он ударил меня по голове и оглушил… Вот шрам остался, видишь? Когда я пришел в себя, мы уже гнали как сумасшедшие черт знает куда. И мне было страшно.
К тишине примешивалось прерывистое дыхание Измаила, и доктор Марлен подождала, пока он успокоится. Прошло долгое время, прежде чем она проговорила тихо и ласково, а что такое сложное ты должен был запомнить, Измаил?
* * *
В автомобиле он чувствовал себя как в аду. Небо было еще чернее, чем его мысли, и Измаил тут же вспомнил обо всем, что произошло. И простонал, ты ее без всякой нужды убил, ты меня обманул, а Томеу отвечал, а ты больной на голову, только что визитку мою во рту у нее не оставил, кретин ты хренов!
– Мы так не договаривались! Мы же ехали на долбаный симпозиум полиглотов!
– Ты думаешь, мне так хотелось ее убивать, да? Она сама виновата!
– Останови машину.
– Это был несчастный случай, уяснил?
– Я сейчас из окна выпрыгну.
Томеу лихо разогнался, чтобы заставить его выкинуть подобные идеи из головы, и включил фары дальнего света, с которыми видимость стала еще хуже. Очертания дороги и деревьев растворялись в пелене тумана.
– Ты что, хочешь, чтобы мы разбились?
Водитель молчал, колеса скользили на каждом повороте, и Измаил сказал, ты псих, ты сущий псих. Выпусти меня отсюда. Хорошо?
– Еще чего! Ты перо и бумага. И чернила. И тебе хорошо заплатят.
– Дай мне листок бумаги, я все запишу и исчезну.
– Запишешь половину, а шкуру снимут с нас обоих.
Измаил взорвался от негодования и завопил, вот дерьмо, как же я в это вляпался? После очередного самоубийственного поворота он прокричал, останови машину, не надо мне никаких денег! Хватит, стой!
С тех пор как они выехали из города, Томеу вел машину слишком быстро, рывками, весь в поту, крепко держась за руль. Вокруг уже тянулись придорожные леса, окружавшие бог знает зачем проложенное и неизвестно куда ведущее шоссе. До места встречи оставалось чуть больше получаса. И Томеу тихо, но злобно пробормотал, ничего ты сейчас писать не будешь, ни одного сраного слова, а вот доедем, тогда все и выложишь, что она тебе сказала. И вдруг заорал, уяснил?
– В этой фразе нет никакого смысла.
– Мне по барабану, какой там смысл! Ты держи ее в голове, пока не прикажут все выложить, деньги получим и свалим. И знать друг друга не знаем.
– Дерьмо, вот дерьмо… Какой же я идиот…
А Томеу орал во все горло, дошло до тебя, кретин ты хренов?
И, безуспешно пытаясь успокоиться, еще раз прокричал, ты меня слышишь или нет, кретин ты хренов?
Измаилу хотелось только плакать. Страшный сон сбылся, убийство было совершено. Теперь придется притворяться всю оставшуюся жизнь и никогда уже не спать безмятежным сном, все думая, сейчас за мной придут, сейчас за мной придут, бояться темноты, всегда бежать, бежать, Измаил-скиталец, ни минуты покоя в душе, ведь в любой момент может раздаться звонок или стук в дверь, и вот он уже выбросился из окна, даже не узнав, что побеспокоил его улыбчивый свидетель Иеговы. Не было смысла жить с таким грузом на совести. Ему не хотелось вечно убегать от самого себя. Он разрыдался и не заметил, как Томеу наехал на вепря с четырьмя прелестными детенышами, которые решили перейти во мгле через дорогу. Грохот, раздавшийся в густом тумане, разнесся по лесу, и в двух словах происшествие свелось к тому, что автомобиль сбил кабаниху и передавил всех кабанят, кроме одного, пятого, самого маленького и медлительного, который вечно за ними не поспевал и шел последним, так что приходилось говорить ему, давай, Кабаненок, не зевай, и он был все еще в кустах, вдалеке от шоссе. До смерти перепуганный скрежетом и грохотом, он подошел к матери. Она еще дышала, но остекленевшие глаза не видели Кабаненка, который говорил ей, мама, что это такое, что случилось. Вставай, пойдем купаться в лечебной грязи? Давай, мама? А тот, кричавший что есть сил тыменяслышишилинеткретинтыхренов, решил раздробить себе череп о руль, потому что в спешке и раздражении плохо пристегнул ремень безопасности. А пассажира, кретина хренова, при столкновении выбросило через лобовое стекло, потому что ему вообще было не до ремней, и, приземлившись, он не услышал, как Кабаненок подошел поближе, чтобы спросить об обещанном купании в лечебной грязи. И ничего не ответил, не
