Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая
– Конечно!
– А когда?
– Ой, ну вот что ты опять начинаешь? Нормально же сидели, – пытался отшутиться Влад.
Но Ане было не до шуток. Она встала и взяла пачку счетов, лежащих на микроволновке. И начала швырять перед Владом на стол, между стопкой и тарелкой с огурцами.
– Смотри!
Она бросила первую бумагу.
– Это – платежка из сада. Туда ходит твоя младшая дочь.
Потом вторую.
– Это – платежка из школы. Туда ходит твоя старшая дочь.
– Да, и не только моя.
У Ани исказилось лицо, и она со злобой швырнула сверху еще одну бумагу, стукнув сверху ладонью. Пух, умывавшийся в углу, испугался и выбежал из кухни.
– Это – счет за коммуналку.
Влад отвернулся. Она взяла его за затылок и развернула голову к бумагам.
– Нет, ты смотри, смотри! Смотри, какая сумма! Где я должна брать столько денег?
– Ну, там не сразу, но как только…
– Смотри сюда!
На стол упала распечатка долга по кредитной карте.
– А это – это ты видел?
– Так, ну хватит!
Влад встал и смахнул бумаги со стола.
– Что за истерика? Я же сказал…
– Да ты все время говоришь! Ты только и делаешь, что говоришь и говоришь!
Влад резко вышел из кухни и захлопнул дверь.
– Стой! Я еще не закончила!
Она дернула за ручку, но дверь не поддавалась.
– А ну, открой!
– Сначала успокойся!
Кустарники волчьей ягоды вызрели, продолжая тянуться к мутному небу Аниной головы. Их ветви касались деревьев, оплетая стволы, как лианы, грибы перезрели и стали разлагаться, выворачивая червивые внутренности. Аня набрала полную грудь воздуха и закричала:
– А-а-а-а!..
Она зажмурилась и со всей силы ударила кулаком по стеклу в кухонной двери.
Стекло посыпалось.
Лианы в голове начали опадать, деревья исчезали одно за другим, втягиваясь в чернозем, остатки грибов взорвались с легким звуком, исторгнув облачко серой пыли, и рассыпались.
Аня открыла глаза.
Как во сне, она увидела свою руку с торчащими из нее кусками стекла, всю в крови, и много-много стеклышек вокруг. Увидев, почувствовала жгучую боль. Жжение от этой боли было сильнее, чем от водки без запивки во рту. Сильнее, чем предродовая схватка, и Аня вдруг вспомнила, как схватки настигли ее в туалете роддома, где было грязно, воняло хлоркой, и она упала на пол, а санитарка стала тыкать в нее шваброй, крича: «Что ты тут разлеглась, я здесь еще не мыла, вставай!» – а она не могла встать. Боль была страшнее, чем тогда, в детстве – когда она подружилась с дворовой собакой, и однажды собака, вместо того чтобы лизнуть руку, стала ее кусать, и Аня сильно испугалась, и это увидела бабушка, пропалывающая грядки в огороде. И бабушка тоже испугалась – так, что вдруг перепрыгнула через невысокий заборчик, разделявший грядки в огороде и руку с висящей на ней собакой. И собака испугалась бабушкиной ярости и бабушкиного страха. Аня вспомнила, как однажды вечером гуляла с Лилей, спящей в коляске, и наткнулась на собачью свору, и тоже испугалась, но смогла взять себя в руки – как бы иначе она смогла защитить свое дитя? Она взяла в руки палку, огляделась, сверкая глазами, и громко зарычала, как если бы сама была собакой. Она рычала: «Пошли вон! У меня в коляске мое дитя, мой щенок! Пошли вон, иначе я разорву вас своими зубами, по очереди, всех до одной!» И собаки отступили, а у Ани до самого дома колотилось сердце и дрожали ноги. А у коляски тогда колесо спустило, и идти было трудно, мучительно было идти, и шли они долго, а Лиля, конечно, проснулась от маминого крика и заплакала, но они дошли, дошли, конечно…
Аня осела вниз по стене, не глядя на руку.
Влад медленно открыл дверь и склонился над ней.
– Во ты дебилка, – сказал он.
Она разжала ладонь и расплакалась.
Влад вышел и принес аптечку. Извлек стекла, полил руку водкой, а потом замотал толстым слоем бинта.
Аня посмотрела на забинтованную руку, потом на Влада – и с поразительной ясностью осознала, что если не расстанется с этим человеком, то очень скоро умрет.
– Давай спать.
Он помог ей подняться, и они вышли из кухни.
В темном коридоре стояла Лиля в короткой ночнушке.
– Детка, ты чего? Все хорошо, малыш, все хорошо, возвращайся в постель.
– Я пить хочу.
– Ну иди, попей.
– Но там же…
Аня обернулась и увидела мерцающую под лунным светом россыпь стеклянной крошки. Она прошла к раковине, осторожно лавируя, и налила воды.
– 15–
Аня стоит под водопадом, подставляя лицо холодным тяжелым струям. Ян обнимает ее со спины, положив ладони ей на грудь. Его тело очень горячее, и смешение холодной воды и горячих рук рождает странное, ни с чем не сравнимое ощущение. Они стоят, будто замкнутые кру́гом воды, защищенные от всего, и это кажется смешным, потому что защищаться не от чего. За кругом покоятся разнеженные солнцем холмы Тишины, покрытые огоньками – такими цветами в виде большого оранжевого шара, какие росли в том месте, где родилась Аня. Она не помнит, как пахли те огоньки, из ее детства, и пахли ли они вообще, но эти пахнут. Они так пахнут, что кажется, будто этот аромат источает сама вода, в которой она стоит, и ее тело впитывает в себя этот волшебный запах – смесь сирени, садовых роз и ванилина, которым пропитывали раньше пупсов – Аня с такими когда-то играла и все нюхала их головки. Еще в этом запахе есть нотка, напоминающая мамины французские духи, и пряный запах табака от папиных рук, и аромат не закрывшегося еще детского родничка, и тела – маскулинный запах мужского тела, омытого водой, но продолжающего пахнуть. И Аня зарывается носом в волосы Яна, и вдыхает этот мускус, и дышит им, и другого воздуха для нее не существует.
* * *
– Почему сразу зашивать не пришли?
Аня не знала, что ответить. Она пролепетала что-то про усталость, поздний час и детей, выслушала рубленые фразы сердитого работника травмпункта. В воздухе витали больничные запахи, в углу стояла урна, полная бурых бинтов.
– Сейчас в любом случае поздно. Будем пытаться сращивать как есть. Если плохо срастется – пойдете под нож.
Аня слушала равнодушно. Вчера она ходила под стекло, завтра пойдет под нож. Какая разница.
– На операцию, в смысле. Тихо-тихо, еще немного. Не дергайте рукой! Молодец. Не переживайте, скорее всего, все будет нормально. На перевязку будете приходить каждый день. Завтра принесете свои бинты и «Левомеколь».
Влад ждал
