Отель «Тишина» - Аудур Ава Олафсдоттир
Она снова поправляет платок на шее, допивает кофе и ложкой соскребает сахар со дна чашки.
Потом сообщает, что уезжает из города, но вернется через десять дней. Ей нужно проведать родственников, выбрать место для съемок документального фильма и поискать тех, с кем можно поговорить.
— Фильм о том, как после войны женщины управляют жизнью на местах, — добавляет она, разворачивая свернутую в трубочку рукопись. — На них также лежит ответственность за сохранение семьи, а это огромный груз.
Затем она произносит что-то еще, а я думаю, как она особо акцентирует, когда вернется. Хочет знать, буду я тогда в городе или уже уеду.
— Вы уже уедете? Через десять дней?
Я задумываюсь. В стране смерти по какой-то причине совсем не торопишься умирать.
— Вроде не собираюсь, — отвечаю я, размышляя о том, что это самое место, чтобы остаться.
В мире так много голосов и ни один не лишен смысла
Когда я возвращаюсь в номер, меня ждет Май. По делу. Именно так и сказала:
— У меня к вам дело.
Она в черной блузке; глубоко вздыхает и переминается на пороге.
— Мы с братом поговорили и решили узнать, не могли бы вы помочь нам с мелким ремонтом в отеле.
Она колеблется.
— Ну конечно, когда вы не пойдете осматривать достопримечательности.
При этом слово «достопримечательности» она произносит так, словно не уверена в его значении.
Она предупреждает, что они не смогут много заплатить, потому что у них еще нет постояльцев, кроме нас троих — меня, женщины и мужчины, — и, соответственно, нет никаких доходов. Они бы предпочли заплатить проживанием. Смущаясь и подбирая слова, она предлагает мне задержаться на одну-две или даже три недели. Проживание и завтрак будут за их счет.
— Мы с Фифи обсудили это вчера вечером и согласны друг с другом.
В чем именно согласны, не уточняет.
Она входит в номер и становится передо мной. Волосы у нее собраны в хвост, как у Лотос.
— Мужчин не хватает, — говорит она. — И инструментов. Те, кто не умер во время войны и не бежал из страны, заняты другим. Ушло целое поколение мужчин. Приехавшие подработать не ремонтируют дверцы шкафа и дверные ручки.
Я повторяю ей сказанное прежде: что я не плотник и не водопроводчик. И не электрик.
— Но у вас есть дрель.
Это заставляет меня задуматься.
Раз уж я пообещал актрисе, что буду здесь, когда она вернется, мне нужно чем-то заняться. Поэтому соглашаюсь:
— Я охотно вам помогу. Всего, конечно, сделать не смогу, но кое-что сумею.
Она улыбается до ушей. Затем снова становится серьезной.
— А могли бы вы начать уже завтра?
— Если хотите, можно прямо сейчас, — отвечаю я.
Homo habilis 1
(Человек умелый 1)
В отеле шестнадцать номеров, и, чтобы подобрать нужный ключ, требуется время. Мы ходим по этажам, Май открывает и закрывает двери, кругом облака пыли; она раздвигает шторы и показывает мне, что нужно отремонтировать.
В основном это мелочь, с чем я вполне справлюсь, однако инструменты получше мне определенно пригодились бы. В памяти всплывает моя большая сумка из кладовки за океаном. Выясняется, что у нескольких шкафов дверцы висят на одной петле, нуждаются в починке замки, ручки и карнизы. Придется также поработать с трубами, выключателями, проводами ламп, вилками и розетками.
В каждом номере свой стиль, но во всех есть камин, зеркало в позолоченной раме над каминной полкой и лесной пейзаж с охотником и зверем над кроватью. Есть у них и еще одно общее: их уже давно не отапливали, и воздух пропах плесенью. Кое-где на стенах и потолке разводы и трещины, краска отшелушилась. На одной или двух стенах обои с листьями, но они во многих местах обмякли и отклеились на стыках.
Я ничего не говорю девушке о краске, считая, что ее, вероятно, нелегко будет достать. Мебель, однако, очень добротная, и в целом отель в хорошем состоянии.
— По сравнению со многим другим в стране, — подчеркивает Май.
Я объясняю ей, что для начала нужно проветрить, чтобы избавиться от сырости на стенах. Во всех номерах на полу потрепанные ковры ручной работы, и я предлагаю вынести их на улицу и выбить.
Когда мы сворачиваем первый ковер, появляются красивые бирюзовые плитки, выложенные квадратами, напоминающими лабиринт.
Я опираюсь на свернутый в рулон ковер, мы стоим посередине комнаты и рассматриваем плитку.
— В каждом городе своя плитка и свой узор укладки. Или, по крайней мере, были. Местная визитная карточка — бирюзовый цвет, он встречается в окрестных старых каменоломнях. Это соответствует моим сведениям о мозаичном панно на стене, о котором якобы никто не знает и от которого не осталось и следа.
Она делает круг, изучая плитку, и говорит, что ее папа занимался палеографией, а среди его друзей были археологи. Я рассказываю ей, что проезжал мимо руин национального архива по пути в отель. О плитках она больше ничего не знает. Опустившись на кровать, смотрит на руки. Ладони повернуты вверх.
— Папа заведовал отделом рукописей в национальном архиве, его убили на работе. Тело оставили на углу улицы, и мы смогли его забрать.
После паузы добавляет:
— Ребенку не показывают дедушку, застреленного в голову.
Я ставлю ковер в угол, выдвигаю стул и сажусь напротив нее.
— Мама слишком долго собиралась бежать отсюда, — говорит она тихо.
Могу ли я сказать этой молодой женщине, на которой юбка и синяя блузка с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, что когда-нибудь люди не будут более учиться воевать и перекуют свои мечи на орала? Не прозвучит ли фальшиво, что из зверя можно снова превратиться в человека? Да и возможно ли это?
Она достает из кармана платок и сморкается.
— Внезапно страна наполнилась оружием. Шептались о всяком. Никто ничего не контролировал.
Она замолкает, но затем продолжает:
— Мы не знали, кому верить, ведь каждый твердил, что это напали на них, не ждавших зла.
Все говорили, что противник убивал женщин и невинных детей, и показывали фотографии жертв.
Все говорили, что нет иного выбора, кроме как защитить себя.
Она трясет головой.
— Я не понимаю, как в обществе появилось столько ненависти. Вдруг стали ненавидеть все.
Мне вспомнилась мама. В основе злости лежит потребность мстить, часто рассуждала она. И добавляла: ненависть порождает ненависть, кровь взывает к крови.
— Умереть нетрудно. — Май смотрит мне прямо в глаза, ее губы дрожат. — Я не боялась, что меня застрелят или разорвет взрывом, но,
