Князь Мышкин и граф Кошкин - Ирина Курбатова
Чопор медленно поднялся, подобрал скомканную блузку и положил передо мной на стол,–Простудишься. Сквозняк,–я поежилась,–Никто и не смеялся, просто картина знакомая…. Лезут все кому не лень, типа помочь, поддержать, а на самом деле в чужой ране поковыряться и себя счастливчиком почувствовать. Так?–теперь молчала я, а он, похоже, ответа и не ждал,–Плавали. Знаем.
–Слушай, а ты–то чего такой добрый? Ты же меня первый раз видишь.
–Эффект поезда.
–Чего эффект?
–Едет поезд, ну, допустим, Москва–Хабаровск, а это семь суток, может больше. Пассажиры, как в резервации, пространство ограничено, пойти некуда, заняться нечем. Тоска. А рядом люди, семь суток одни и те же. Волей–неволей приходится общаться, они тебе ни друзья, ни знакомые, попутчики, не ты их выбирал, случай. А Фортуна баба подслеповатая и что за человек перед тобой сидит неизвестно. Может дерьмо редкостное, и там,–Чопор указал за окно,–ты с ним срать на одном поле не сядешь, а тут разговоры ведешь, услуги оказываешь, типа чайку, сахарку, можно выпить предложить. И все, потому что закон сюимоментности действует.
–Какой, какой закон?
–А это когда у людей общего прошлого нет, и общего будущего не будет. Чистый лист! Хочешь, хвастайся, хочешь, ной, и чего бы ты сейчас не наплел, это никогда против тебя не обернется. А, если человек себя неуязвимым чувствует, его на добрые дела тянет.
–Значит я вроде попутчицы? А на фига тебе это надо? Ну, в поезде там понятно, сам же сказал случай и деться некуда, а тут?
–Да тоже случай. У меня сегодня день рождение,–он посмотрел на часы,–уже вчера. Это только в начале жизни днюха радость великая, а потом….. плохого не скажут, чего надо не посулят. Одному сидеть сопливой попсой попахивает: «….. ах, бедный я несчастный Буратинка….», а с приятелями…… Я в этот день по любому попутчиков предпочитаю.
Сдуру чуть не ляпнула, желаю и все такое….. Он же меня с лестницы спустит,–Я….. А–а–а…, что за место, где ты меня подобрал?
–Официально–молодежный центр, но мы его «Hardом» зовем.
–Там, что рокеры собираются?
–Не только, просто тяжело достался. Это здание когда–то к кожевенной фабрике относилось, она своих работников там селила. Фабрика давно накрылась, а люди остались. Новый хозяин выкинуть их не может, закон не позволяет, а городские власти делать ничего не хотят, здание–то им не принадлежит. На верхних этажах бывшие работники живут, кто свалить не смог, а на нижних мелкие офисы и «квартиры временного проживания». Так на вывеске написано, а по делу общага и дутые конторы. Тот ещё сортир. Прикинь, на одном этаже вьетнамцы, китайцы, таджики по двадцать человек в комнате, на другом братва кавказская, а в подвале свалка и бомжи. Скандалы, драки, поножовщина, бедным жителям ни войти, ни выйти. Однажды этот клоповник так полыхнул, что его машин двадцать тушили, сгорел, правда, только подвал. Капитально при «дедушке» Сталине строили. Власти давай хозяина трясти, мол, твоя собственность–наводи порядок. А оно ему надо? Бабки вкладывать, а навару не получать? Вот тут–то Леший и подсуетился. Договорились так: хозяин разбирается с общагой и фирмачами, подвал отдает нам, городские власти оформляют его как общественный молодежный центр, а собственник получает налоговые льготы. Мы, в свою очередь, аренду ему не платим, подвал обустраиваем сами, а всякая коммунальная шняга, которую он как собственник делать обязан, переходит к нам. Теперь все довольны.
–Так не бывает. Недовольные всегда найдутся. У каждого свой интерес в жизни. Да это бы по фигу, но он же норовит другого в свою веру сосватать. Ну почему надо принуждать человека, чтобы он поступил, как ты считаешь нужным? По–моему, так люди просто пытаются себя оправдать. Смотрите, у меня все, как положено, значит, я молодец. Я не неудачник. Тьфу!–остатки чая опрокинула залпом,–Знаешь, в идеале все люди неудачники. У кого–то сбылось почти все, что он хотел, у кого–то половина, эти, считай, счастливчики. А у большинства народа вообще ничего не вышло. Не бывает в природе людей, у которых сбылось абсолютно все! А, если кто–то утверждает обратное, он либо дебил, либо маньяк,–опять в горле пересохло.
–Мдя…. Кто же тебе так в душу–то наплевал? Только, знаешь, я бы их маньяками не называл. У того в башке переклинит–бац, на весь чердак одна гнилушка осталась, и начинает его колбасить не по–детски, а он, чтобы избавиться, душегубства совершает. Так и давит народ, пока не поймают или пока крыша на место не вернется. А эти люди свою линию гнут сознательно. Я в одном журнале подрабатываю, «ДеловойЪ» называется, там такого добра навалом. Статью о каком–нибудь чуваке прочитаешь, прослезишься, и добился–то он всего сам, и семьянин отличный, и в детдома жертвует. Тут по ящику один про православие и духовность вещает. Патриот, едрена мама! А лет шесть назад все про попсу народу втюхивал.
–А кем ты там работаешь?
–Негром. Обычное дело. Нас таких в редакции пятеро.
–Как это негром?
–Это, когда материал готовит один, а фамилию под ним ставит другой. Вот первый и есть негр, потому что платят ему во много раз меньше, чем эта работа стоит. Негра обычно нанимают, когда сам автор материал сдать не в состоянии. Ну, допустим, времени мало или объем большой. Но чаще всего, негров покупает тот, кто в предмете ни уха, ни рыла не смыслит. Вот такой козел меня и нанял. Сейчас в крутых журналах про «культуру» писать модно. У нас в «ДеловомЪ» на «музыке» сынок большого бугра сидит. Папаша его на место пристроил, денег дал, а мозги забыл, вот мальчонка и работает по принципу: «они, слышь, нарубят, а я покажу».
–И чего ты «рубишь»?
–Я, в основном, рок. Еще есть два студента, учительница музыки и бабулька концертмейстер на пенсии. Студенты те, девчонка про попсу, а парень про джаз, рассказывают. Училка обозревает «народное» творчество, фольклорные фестивали, хоровое пение, а бабулька классику.
–А еще, чем по жизни занимаешься?
–Живу!
–Это я догадалась. А деньги, как добываешь?
–Ну, способов много. Не дрожи, криминалом не балуюсь, у меня даже трудовая книжка есть. Худрук общественного молодежного центра. Прикинь. Звучу гордо! В районной управе гулянки массовые, день города, час хорька, коллективное чириканье и все такое. Еще уроками подрабатываю, детишек на фано учу,–он грустно усмехнулся,–Я ведь ЦМШ закончил, даже в Гнесинку поступил, только выперли меня со второго курса за драку. Хотел стать великим пианистом, а теперь,–он пошевелил пальцами, словно по клавишам пробежался,–жить с ней можно, а вот играть нельзя.
Странно. Он опять молчит, взглядом в стену уперся, а мне хоть бы хны! Я, что
