Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы)
Кашкарбай трогал выступ каменной кладки. Глядел я на него, думал, что не случайно мы поехали через Горький... что если при жизни ставят памятник, так мысли не до вечера, а до веку.
- Только большие мастера строили шинграу, - сказал Кашкарбай (так казахи называют колодцы с кладкой из круглых камней с отверстием). - Ваш дед один был такой во всей степи. Никто не брался здесь копать, а он взялся, нашел место.
- Ведь путник нашел это место, - сказал я, - дед сам рассказывал: шел из Средней Азии шерстобит... уральский мужик... походил с веткой и указал место.
- Ай, какой шерстобит? - ответил Кашкарбай рассеянно, поглаживая камень. - Не было шерстобита никакого... Отец был в юрте, я ходил за Федотом след в след, тоже с веткой, он меня учил. Мне лет девять было, все помню. Здесь, - Кашкарбай топнул, - ветка ему показывала, а мне нет.
Не было шерстобита?.. Выходит, не было ни туркмена Гулача, ни бегства из персидского плена, ни раскопанного кяриза. Откуда взял все это дед?.. Вроде как в голодный год он ездил на заработки в Среднюю Азию - бабушка о том однажды вспоминала.
А Беловодье?.. Из чьих рассказов пришло к деду это мифическое христианское царство - с церковными куполами над водами, с тяжким, как испытание, путем к нему через пустыни, через разоренные войнами и мором города? Век от века русские крестьяне искали это царство всеобщего благоденствия - искали в Средней Азии, за монгольскими степями. Несколько семей добрались до пустыни Такла-Макан. Видно, от своего деда слышал мой дед о Беловодье, тот - от своего, а начало рассказа - во временах царя Петра, дальше ли... Манила степь русского человека, как манит воля.
Мы подняли колоду, выдолбленную Летчиком из джиды, понесли к летучке. Кашкарбай говорил печально:
- Пятьсот лет живут шинграу. А вот Горький колодец не дает воды. Туркмены на Устюрте зовут такие колодцы "огры" - вор: пустой кожаный мешок пропускает, полный держит.
- Летчик умел из него черпать, - сказал я. Увидев, что меня не поняли, указал на саманушку: - Я об Избасаре.
- Умение уходит с человеком, - сказал Кашкарбай.
Возле летучки лежали два крупных щенка. При нашем появлении они пытались подняться. Не было сил держать головы, щенки скулили чуть слышно, прерывисто, как задыхались. Дрожали в пастях острые язычки. Поманила бы их на рассвете роса, а завтра дневное пекло додушило бы.
Отец погремел у себя в будке, принес лист жести с загнутыми краями. Налил воды из полиэтиленовой канистры. Щенки зарывались носом в воду, падали, судороги трясли их тельца. Бросил ли щенков рабочий-буровик: увольнялся из отряда, в городе держать негде, или вовсе был какой бездомовица?.. Бросил в надежде, что подберут чабаны, бросил, того не зная, что годами не проезжают здесь люди.
Затерялась саманка в складках степи, летела машина на ветер. Из дали скачками выбежит круглый скелет перекати-поля, со свистом ударит в ветровое стекло.
Черноголовый щенок спал у меня на руках. Его братец, серый с темной по хребту полосой, возился на коленях у Кашкарбая, глядел черными недобрыми глазами. Кашкарбай сунул ему палец в пасть. Щенок схватил его молча, как хватают кость псы, мял, давился, тряс лохматой головой.
- Прокусил до крови, - сказал Кашкарбай, ухватил щенка за морду, сжал. Щенок от боли раскрыл пасть. - Черное нёбо, будет отару стеречь. Другого тебе, Гриша...
В чистый майский день, как закончилась стрижка овец, чествовали старого чабана Кашкарбая: исполнилось семьдесят.
Он сидел в президиуме, большерукий старик с двумя Золотыми Звездами на лацкане, держал в руках пастушеский посох, до глянца, будто кость, отшлифованный ладонями.
Он сказал лишь несколько слов, когда передавал сыну и помощнику Даулету пастушеский посох. Сказал шепотом, один Даулет слышал.
С посохом, понимали люди, он передавал сыну отару, каменные овчарни, сложенные им в горах, и любимца - могучего пса Куцего.
Однажды, наблюдая, как пылит в степи далекая, невидимая
машина, я сравнил уходящие от Рощи дороги с корнями. Уходят они
на отгонные пастбища, к отделениям совхоза, к поселкам
буровиков, на покосы, к грейдеру, к трассам, соединяющим области
и республики. Корни обновляются, отмирают.
Так забывается одна дорога - считай, уж нет ее. Про нее
только мы и помним - Первушины и Жуматаевы.
__________
Куцего и его братца Черноголового нашли на Горьком колодце
Кашкарбай и мой отец, шофер летучки. Однажды в грустный день они
заехали на старый, заброшенный колодец, который был как память о
дружбе наших семейств.
Куцый был злой, его взял себе чабан: к чему злой пес в
поселке. Черноголовый и Куцый не только помнили друг друга
(щенки одного помета, взрослея, грызутся, как чужие), они
дружили. В дружбе псов отразилась долгая взаимная привязанность
хозяев. Собака подражает своему хозяину, по собаке узнаешь,
какой он человек: мелочен, труслив или великодушен, уважаем
людьми, праздный он или в полную силу делает свою работу.
К У Ц Ы Й
1
Могуч был Куцый, пастушеская овчарка. От тяжелого загривка по хребту легла темная полоса, что по приметам знатоков свидетельствовало о его достоинствах. Хвоста Куцый лишился щенком: влез в драку, хвост порвали, остался мохнатый торчок.
В августе, вечером, когда над предгорной равниной лежали облака, легкие, как руно, подбежал к юрте "газик". Куцый равнодушно поглядел, как выбирается из "газика" грузный человек, как вытирает платком бритую голову и пыльное лицо, и пустился краем отары, поторапливая овец. Стучал движок насоса, над цементным бруском колоды стояли кони. Они уж напились, сейчас Даулет крикнет Куцему: "Пускай овец!" - пес отсечет от отары первую группу и погонит поить.
В темноте, обходя отару, Куцый встретил Даулета и бритоголового. Пошел следом. Отворачивал голову, когда по носу скользнет расплетавшийся в воздухе, как пряжа, машинный запах бритоголового.
- Лучше бы тебе первую зимовку провести в предгорьях, - говорил бритоголовый.
- В горах больше кормов.
- Оно так... Всякий хочет продержать отару на хороших травах, иначе будет слабый приплод. Однако у нас сорок старших чабанов, а лишь один твой отец зимовал в горах.
- В горах отцовские кошары, он сам сложил, крепкие, из камня. Меня переживут и внукам останутся. Куцый будет со мной.
Услышав свою кличку, Куцый легонько рявкнул: я здесь, дескать.
- А кто с тобой пойдет в горы?
- Старшим помощником будет мой брат, а младшим - жена.
- Что тебе тогда отец шепнул... как вручал пастушескую палку?
- Сказал: "Не падай с коня, сынок".
- Всё тут против тебя, - сказал бритоголовый. Дыхание у него было тяжелое. - Тебе едва перевалило за двадцать. Первая самостоятельная зимовка. Помощникам годов не больше твоего. Одно за тебя: провел с отцом пять зимовок. А мало кто до тебя выдерживал с ним больше одной-двух зимовок: уходили. Да, вот еще довод за тебя - Куцый. - Бритоголовый оглянулся, хохотнул: - Ладно, Куцый перевесил.
2
- Что, Куцый, - сказал Даулет в конце сентября, когда они покидали летовку, - пойдем во впадину Карагие?
Юрта была разобрана, кошмы, связки жердей, утварь были погружены в кузов машины.
- Вроде не надо бы нынче туда, в позапрошлом году пасли там... продолжал Даулет. - Отец берег впадину. Нельзя каждый год там пасти: выбьют траву овцы, и пропало хорошее место.
Куцый похлопал обрубком хвоста по земле. Старый Кашкарбай тоже на досуге дружески говорил с псом.
- Да ведь нынче была засуха, а в Карагие трава хорошая... и до гор близко... до зимовок, стало быть.
Пригнали отару во впадину, и тут счастье Куцему: седой человек привез Черноголового.
- Авось, ребята, поможет вам мой шалопут, - сказал седой, - сейчас страда.
Работали люди сутками, не раздеваясь, и псы с ними работали. Черноголовый отлеживался, набегавшись, с места его не сгонишь. Даулет дивился: "В Австралии, я читал, также вот чабанские собаки берут себе выходной. Через день работают".
Подбегал Куцый, ложился возле Черноголового, виновато поглядывал на него. Дескать, понимаю, измучен ты, непривычный... пасем и тут же делим отару на группы.
Куцый, полежав так и выразив свое понимание, поднимался и убегал. Делить отару дело долгое, гонялись за каждой овцой, а их сотни и сотни.
С беспокойством Куцый вскидывал голову и глядел, когда сквозь галдеж, дробный топот отары, сквозь шорохи сухих трав и посвист ветра улавливал шум мотора - не седой ли едет на своей летучке за Черноголовым? Между тем побыть с Черноголовым удавалось не часто (славные два дня провели они в поселке, когда Куцего Даулет брал с собой на похороны отца). Работы не убывало, ночи сливались в одну холодную ветреную ночь, дни - в долгий день с низким небом. Впереди был перегон на зимовку. Погонят группами: сперва молодняк, за ним овец, выделенных на мясо, в третьей группе - овцематок, в четвертой - взрослых валухов.
Седой не приехал за Черноголовым - увозили пса вместе с матерью Даулета и его ребятишками.
