Георг Борн - Гулливер у арийцев
Я подошел к двери храма и велел забаррикадировавшимся в нем испытуемым отодвинуть засов. Те узнали мой голос, дверь открылась. Оказалось, что из трех юношей один был ранен, так как вожди напали на них врасплох, и им удалось с большим трудом втащить раненого в храм и запереть на засов дверь, которая уже дала несколько трещин под ударами бревна.
Я только теперь обратил внимание на свою раненую руку, по которой стекала кровь. Перевязав ее лоскутом, я поспешил приступить к поискам радиостата, так как боялся ослабеть от потери крови.
Я при этом забыл о мерах предосторожности и не поставил у дверей храма часового; это легкомыслие мне вскоре дорого обошлось.
В сопровождении двух испытуемых, державших горящие факелы, я подошел к статуе Вотана и осмотрел весь участок храма, находившегося за алтарем. Мои поиски были, однако, безуспешными: нигде не было и следов приборов, уцелевших при катастрофе. Я начал было уже терять терпение, склоняясь к выводу, что Зигфрид успел все уничтожить. Неожиданно мне пришла в голову мысль отодвинуть в сторону статую. Она оказалась легче, чем я думал, так как ее пьедестал был полый. Я с помощью испытуемых поднял статую и увидел под ней приборы, которые с таким нетерпением искал.
Дрожащей рукой я схватил радиостат, проверил, действует ли селеновая батарея, убедился в том, что волновая клавиатура находится в порядке, соединил батарею с трубчатым аппаратом, дал позывной сигнал стратоплана и начал выстукивать радиограмму:
«Стратоплан С-451 потерпел аварию год назад, нахожусь на острове, лежащем 90°35′28″ южной широты и 30°14′31″ восточной долготы».
Я на несколько секунд остановился и решил повторить радиограмму, дополнив ее сообщением о необходимости присылки нескольких больших стратопланов. Не успел я дотронуться до клавиатуры, как почувствовал сильный удар в голову и потерял сознание.
Очнулся я лишь на следующий день и сначала не мог сообразить, где нахожусь. С трудом вспомнил происшедшее. Как в тумане, передо мной пролетали сцены восстания. Очевидно, вожди победили, и я опять лежу скованный в пещерной тюрьме, в ожидании судилища. Я с трудом поднял руку и коснулся лба, при этом почувствовал, что у меня голова перевязана и малейшее прикосновение к пей причиняло сильнейшую боль. Ногами я мог свободно двигать. Я повернул голову и застонал от боли в области виска. Немедленно ко мне приблизилась какая-то фигура, и я к своей величайшей радости увидел Угольфа.
— Слава богам, ты жив, чужеземный друг, — сказал он. — Мы думали, что ты уже находишься на пути в Валгаллу. Эта проклятая собака едва не размозжила тебе голову.
Я вспомнил удар, приведший меня к потере сознания, и тихо спросил:
— Кто это был?
— Зигфрид. Он незаметно пробрался в храм и спрятался за алтарем. Когда ты начал колдовать над блестящим ящиком, он бросил в тебя топор и едва не убил.
— А ящик? — дрожащим голосом спросил я.
— Ящик разбит вдребезги. Я сохранил для тебя то, что от него осталось.
Это сообщение подействовало на меня ошеломляюще. В моей памяти, очевидно, от удара образовался провал, и я не мог вспомнить, успел ли я дать радиограмму или только собирался это сделать. Иногда мне казалось, что я ясно помню содержание радиограммы, данной мною, через минуту же я решал, что не успел еще коснуться клавиатуры, когда топор Зигфрида разбил аппарат.
Минут двадцать я лежал в состоянии полной прострации, затем, вновь придя в себя, спросил Угольфа, что стало с Зигфридом. Тот нахмурился и ответил:
— Мы его убили тесаками.
— Каково теперь положение на острове?
— Почти все арийские вожди убиты, только четверо куда-то скрылись. Пять младших вождей убежало, четверо сдалось в плен, они лежат связанными в пещерах, и их охраняют. Что ты прикажешь делать дальше, вождь вождей?
Я предложил Угольфу не применять в отношении меня этот титул и сказал ему, что нужно раздать всем, в первую очередь испытуемым, запасы продовольствия из складов, а затем накормить бывших рабов.
— Почему бывших? — спросил Угольф.
— Потому что с этого момента они уже больше не рабы. Угольф ничего не возразил.
— Далее, — продолжал я, — должны начать работать в поле не только рабы, но и испытуемые, а также нужно туда послать самцов и самок.
Угольф улыбнулся и заметил, что с последними вряд ли что выйдет. Что касается испытуемых, то он с ними переговорит. Я, однако, заметил, что Угольф произнес это неуверенным голосом.
Часа через два Угольф вернулся ко мне очень огорченный и расстроенный. Оказалось, что среди испытуемых мое предложение вызвало недовольство: многие заявляли, что они не хотят работать, что для этого есть рабы, которые ни на что другое не годятся.
Я тогда велел Угольфу собрать всех испытуемых на площади судилища и перенести меня туда на носилках. Угольф уговорил меня, однако, отложить это предприятие до завтрашнего дня, так как он боялся, что я не выдержу тяжелой дороги по крутой тропинке.
На следующий день утром раздался звук рога, испытуемые принесли носилки, меня положили на них, и четыре человека вынесли меня из храма. Дорога потребовала около часа, в течение которого я несколько раз терял сознание. Наконец, я оказался в центре свастики — на площади судилища. Приподняв голову, я увидел, что вокруг собралось около сотни испытуемых, в том числе много подростков.
Я сказал им следующее:
— Мы с вами устроили восстание к уничтожили власть арийских вождей, на острове начинается новая жизнь, вы же хотите, чтобы все осталось по-старому, чтобы новые вожди угнетали рабов, и вас самих.
Значительная часть испытуемых ответила, что они готовы слушать мои приказания, остальные же либо молчали, либо проявляли недовольство. Чувствуя, что теряю силы, я приказал всем подчиняться Угольфу, который будет меня заменять. После этого я потерял сознание.
В течение двух дней я находился в бредовом состоянии, перед моими глазами проносились лица вождей, сцены борьбы, воспоминания детства. В минуты просветления я вновь задавал себе мучивший меня вопрос: успел ли я дать радиограмму?
Наконец, наступило утро, когда я почувствовал себя бодрее, и слабым голосом позвал Угольфа. Он вскоре явился и сообщил мне, что ему удалось подобрать двадцать пять испытуемых, готовых подчиняться всем моим приказаниям. Они вооружились мечами, отнятыми у вождей, остальное же оружие спрятали в храме, охраняемом стражей. Человек двадцать испытуемых, не участвовавших в восстании, а также дезертиры, куда-то скрылись и, по-видимому, присоединились к бежавшим после восстания вождям.
В то время, как мы беседовали, я неожиданно услышал знакомый мне шум и почувствовал сильнейшее сердцебиение. Мне показалось, что я слышу, как опускается стратоплан; сначала я решил было, что это слуховая галлюцинация. Однако, через несколько минут прибежал один из испытуемых, стоявший на страже, и с ужасом закричал, что на берег с неба упала большая лодка. Я велел Угольфу немедленно отправиться на берег и в случае, если из лодки выйдут люди, привести их сюда.
Минут через сорок я понял, что спасен, так как Угольф вбежал ко мне с криком: — Они идут!
От волнения или просто от слабости, я вновь потерял сознание.
* * *Я очнулся в Мельбурне, около моей постели стоял врач, сообщивший мне, что моей жизни не угрожает опасность, так как операция прошла вполне удачно. На мой вопрос, посланы ли стратопланы на остров Арию, мне ответили утвердительно. На другой день вечером, когда я чувствовал себя значительно бодрее, я узнал, что стратопланы вернулись, так как они не нашли острова, на котором я прожил больше года. Как позже было выяснено, этот вулканический остров опустился на дно моря.
Последнее воспоминание о старом мире — остров Ария — исчезло с лица земли, и только я один мог рассказать все виденное мною в стране арийцев.
Думая о пережитом мною, я с глубоким сожалением вспоминаю Угольфа, Рума и нескольких других испытуемых, которые, как я уверен, могли бы сделаться полезными гражданами мировой коммуны.
Единственный и гестапо
1
Эти записки пишутся в довольно необычных условиях, обеспечивающих мне однако достаточно свободного времени. При этом автор этих страниц не только борется со скукой, но ставит себе в то же время вполне конкретные задачи. В первую очередь автор считает своим священным долгом представить себя читателям.
Я — последовательный индивидуалист и чисто физиологически не выношу всего, что напоминает собою толпу, массу, коллектив. Когда я попадаю в места большого скопления людей, я чувствую приближение приступа морской болезни. Один запах пота чего стоит.
Я откровенно признаюсь, что единственной ценностью в мире считаю себя, и люблю со стороны наблюдать за работой моего мозга, ощущать работу своих органов. Я люблю свое лицо и часто смотрюсь в зеркало. В этом, однако, нет ничего от нарциссизма.
