Евгений Козловский - Шанель
Никодим Лукич Лично, докладываю: Мертвецов Николай Нилович скончался девятого сентября сего года, смерть наступилаот сердечной недостаточности, похоронён наНоводевичьем по второму разряду прим, ряд двадцать четвертый, могиласемнадцатая, -- ничуть не удивившись известию, атолько вне себя от радости, что появилась Мамочка, Любящая Мамочка, Заботливая Мамочка, что сейчас вот выгонит, изничтожит онанегодного этого бяку, посмевшего покуситься наБессьсьмерьтие Величайшего ЧылоэкаПланеты, Никодим Лукич Лично попытался подняться, указать, приказать Вискряку не Вискряку, но ни рукане сработала, ни губы, аМертвецов тем временем неотвратимо приближался, протягивал раскрытую ладонь: не суетись, Ноля! Давай руку, пошлию Не тьрогай! хрипло выкрикнул Никодим Лукич, или Ему только показалось, что выкрикнул. У меня рукакаменьная! -- но старый товарищ лишь головою качнул, словно отвечая: ничего, мол, выдержим и каменную.
Пыжиковый дашенькин приглашатель, Вискряк не Вискряк, невозмутимо стоял в дверях и смотрел, как натужно приподнялся с креслаНикодим Лукич Лично, как протянул руку куда-то в пространство и как, замерев намгновенье в неустойчивой, все законы физики опровергающей позе, пополз, потек вниз, к полу, к земле, и уже в последнее мгновенье перед окончательным падением схватился, попытался уцепиться, скользнул ладонью по высокой, под потолок, кипе поздравлений и пожеланий, и та, погребая под собою, обрушилась наНего снежной лавиною. Вискряк не Вискряк вытащил из внутреннего карманапузырек с красной жидкостью, налил из графинатреть стаканаводы, плеснул тудаиз пузырька, и водапозеленела, забурлила, словно кипя; левой свободной рукою с якорьком разворошил бумаги над лицом Глубокоуважаемого Лично и влил содержимое стаканав настежь распахнутый неживой рот. Заголив от дубленки запястье, приглашатель уперся взглядом в часы, выждал положенные инструкцией четыре минуты и только тогдауже, разведя руками неизвестно перед кем (а, может, стояли уже камеры? задолго до Гениальной Идеи стояли?!): будьте, дескать, свидетелями: сделал что мог, -- открыл потайной квадратный лючок в стене и там, в нише, нажал накрасную кнопку, размером и формою похожую нагрибок для штопки носков11.
И в то же мгновенье из репродукторов и телевизоров заиграли по всей стране траурные марши и прочая серьезная музыка, назавтраВеликому Совейссьському Народу, так и не успевшему Полюбить Суоего Лидера, объявили о кончине Глубокоуважаемого Лично, и тут же ЫГолос Америкиы, словно тоже давно уже был наготове, преподнес русским слушателям ехидно выкопанную из Гоголя цитату, что, дескать, напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины, прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; аведь если разобрать хорошенько дело, так наповерку, у тебя только и было, что густые брови,12 -- тот самый ЫГолос Америкиы, который еще позавчератолковал навсе лады смысл Его речей, Его поцокиваний, Его молчания, Его появления или отсутствия натом или ином ме-ро-при-я-ти-ти-и! 8 Пять минут, пять минут, = бой часов раздастся вскоре, поет с экранателевизорамолодая до неузнаваемости Гурченко. Пять минут, пять минут, помиритесь те, кто в ссорею -- мы сновавстречаем Новый Год у Юны Модестовны. Я говорю мы, потому что и Дашенька, притулившаяся натом же угльном диванчике, что и год назад, и Мышкин, сидящий наковре, привалясь к батарее отопления и ощетинясь острыми углами застиранных, заплатанных джинсовых коленок, и даже драная кошкаЮна, -- все это как-то само собою подходит уже под понятие мы. Нам не хватает для комплектатолько Ксении с Герою, но они по необходимости пребывают наКаширке: Геравсе лечась, Ксения -- загремев нановогоднее ночное дежурство. Они, кстати сказать, сильно подружились, Гераи Ксения, и не первую долгую ночь проводят в задушевных бабьих беседах. Из посторонних находится сегодня у Юны только однадевицасредних лет, некая Лариска, крупная и длинная блондинка, напоминающая в зеленом своем гладком платье цветок каллу13. Мне почему-то приходит в голову, что они с Юною связаны служебными отношениями.
Казавшаяся тесною во временабылых сборищ, юнинашестикомнатная квартирас антресолями сегодня гулкаи неуютна, словно дом, хозяевакоторого уехали, забрав с собою и мебель, и прочие пожитки, крест-накрест заколотив двери и окна. Даже картины, висящие тут и там, напоминают прямоугольные пятнаневыцветших обоев, оставшиеся наместах снятых со стен семейных фотографий. Наогромном круглом столе, застланном белой скатертью, сиротливо стоят немногие бутылки и закуски, -- немногие, но для нас, конечно, все равно избыточные. Общего разговоране получается: многозначительный, с намеками, рассказ Юны о том, как накануне своего отъездапогиблав странной автомобильной катастрофе прошлогодняя поэтесса, та, с папье-машевым носом и усами, и через паузу после него следующий неуместно интимный монолог посторонней Лариски о подонке-муже, бросившем ее в двухкомнатной квартире наБелорусской и укатившем неведомо куда, так что и следов не отыскать, -- эти попытки повисают в пустом воздухе, оставляя по себе неловкое чувство. Поэтому все мы вынужденно утыкаемся в экран ящика, хотя, кажется, ни у кого, исключая, разве, брошенную Лариску, не хватает сил, чтобы осмысленно воспринять мелькание мутноокрашенных теней.
В половине двенадцатого садимся застол: прощаться со старым годом. Разливаем вино, водку, кладем натарелки еду. Юна, самауж, кажется, стесняясь, но просто вынужденная положением хозяйки, принимается задлинный, витиеватый, вымученный тост, летящий мимо ушей, а, когдатост кончается, я, прежде чем выпить, думаю про себя: спасибо Тебе, Господи, что мы еще живыю
Я, пожалуй, немного кривлю душою в своем благодарении: Дашеньку можно назвать живою разве наполовину: сгорбленная, измученная, заторможенная старуха, ото всего телакоторой буквально воняет смесью пота, алкоголя и мочи -- следствие неимоверных количеств лекарств: ими пичкает Дашеньку Ксения, -Дашаприсутствует набелом свете только формально: знаете, как ходят у нас наслужбу в многочисленные столичные конторы. ОдетаДашав chanel, где-то подштопанную, где-то подправленную, не совсем чистую, -- наэтом костюме тоже настоялаКсения, которой кажется, что такою насильственной мерою ей удастся вытравить из материной души остатки некоторых болезненных восприятий, -- хотя, что значит настояла? что значит насильственной? -- Дашеньке, по-моему, все совершенно все равно.
Со мною тоже случилось недавно не слишком-то располагающее к повышенной жизненной активности происшествие: возвратясь из очередной командировки, я не нашел в собственной квартире и следов идеологического брака: ни отпечатков, ни слайдов, ни негативов, -- все как короваязыком слизнула, -- впрочем, ничего больше тронуто не было: почерк Конторы. Я внутренне напружинился, ожидал вызовов, допросов, увольнения, чуть ли даже ни арестаили дурдома, -напружинился, поговорил по душам с Юною и собрался все-таки бороться, сопротивляться, -- сам не зная как, -- однако, из предполагаемых неприятностей не последовало почему-то ни одной! -- и все это вместе вдруг подломило меня. Не то что бы я особенно жалел о пропаже результатов многолетнего труда, я, может, даже скрытое, тайное облегчение почувствовал! -- они, результаты, чем дальше, тем более бессмысленными, никому не нужными представлялись в потаенном уголке сознания, и, надо думать, -- Герабылаправа! -- так до самой смерти не собрал бы я книгу окончательно и ни накакой Запад, конечно же, не отправил: не только из страхаперед Конторою, но и по ощущению тенденциозности и вечной неполноты, -- и все-таки подломилою
По две рюмки уже выпилось -- третья не лезет в глотку никому кроме Лариски; ящик бубнит поздравление Правительстваи Центрального Комитета; Мышкин хлопает шампанским; звенят куранты. С Новым Годом, дорогие товарищи! С Новым Счастьем! ОпасаЯсь быть раздавленными огромной, белоснежной, тундровой пустотою юниного стола, мы, когдаусаживались, подсознательно разобрались вдоль всей его бесконечной окружности и теперь не можем дотянуться друг до друга: чокнуться. Не можем -- ну и ладно!
В общем-то, порасобираться домой. Выждав для приличия еще минут пятнадцать, я киваю Мышкину: дескать, пойдем? (Дело в том, что Мышкин, согласившийся, наконец, проявить себя здоровым и вышедший из дурдома, все никак не может восстановиться в своем театральном: поначалу кумир Петровский вроде бы принимал в Мышкине самое горячее участие, и тот ходил с сияющими глазами и направо-налево восторгался учителем, но наповерку оказалось, что горячее участие является следствием гомосексуальных склонностей Петровского, анато, чтобы им соответствовать, морального релятивизмаМышкину покане хватает. Вот он и мыкается по приемным других театральных институтов и училищ, по коридорам и кабинетам министерств, апараллельно работает где-то дворником и живет у меня. Я однажды спросил его завечерним чаем: дело, мол, прошлое, авсе ж интересно: с теми буквами Ыоы как получилось? Кому выпал жребий умирать: тебе или мне? Мышкин покраснел, затрясся, и я почувствовал в воздухе запах Каширки, ладно, сказал и хлопнул женишкапо плечу, успокойся. Забудь.) Так вт, Мышкин живет у меня, и я киваю ему: поедем, дескать, но Юнаперехватывает кивок: езжайте один. Он обещал рассказать сказочку перед сном. Я вопросительно смотрю наМышкина, тот смущенно улыбается, подтверждая: ничего, мол, не поделаешь: действительно обещал. Не знает он, что ли, недавний этот девственник, что наюнином языке означает слово сказочка? -- скорее, просто моральный релятивизм прибывает в Мышкине не по дням, апо часам, так что можно надеяться, что в самом скором времени Петровский восстановит-таки горемыку. Мне тут даже такое в голову приходит, что Юна, болея заподругу-Дашеньку, заставит Мышкинапосреди ночи сходить и к той, -- круг замкнется тогдауже окончательною
