Михаил Бубеннов - Белая береза
- Weiter!*
_______________
* Дальше!
- Бьют-то, зверюги, как! - сказала Лукерья Бояркина.
На нее зашикали?
- Тише ты! Вот дурная!
- Бабы! - скомандовала Макариха, бросая по сторонам суровый взгляд. Тащи хлеба! Тащи еды! Скорее, бабы!
Колхозницы кинулись по дворам.
Поскрипывал журавель, гремела бадья. Колонна пленных продвигалась мимо колодца, у которого, вытянув гусиную шею и по-старчески поджав губы, стоял с автоматом головной конвойный. Шестеро высоких, как на подбор, нескладных в кости гитлеровцев в длиннополых шинелях нездешнего цвета, выстроившись по обе стороны колонны, все время торопили пленных, крича и толкая их автоматами.
- Vorwarts!*
_______________
* Вперед!
Первой вернулась Марийка с буханкой хлеба.
- Дай сюда, - потребовала Макариха.
- Мама, я сама...
- Дай!
В конце колонны в это время поднялся шум. Один пленный, всю дорогу едва тащившийся позади, на остановке совсем потерял способность держаться на ногах и рухнул на землю. Зашумев, товарищи кинулись к нему на помощь. Три гитлеровца, крича, бросились к группе пленных, нарушивших строй, и с остервенением начали расталкивать их автоматами. Пленные разошлись на свои места. Гитлеровцы окружили упавшего и начали пинать его со всех сторон.
- Мама, погоди, - испуганно попросила Марийка.
- Ничего, доченька, ничего...
Макариха смело направилась в конец колонны.
- Эй, вы! - крикнула она конвойным.
Гитлеровцы бросили пленного, оглянулись. Один из них, не поняв, зачем подходит женщина, закричал ей угрожающе. Макариха невольно остановилась.
- Хлеб вот, хлеб! - заговорила она, показывая каравай, и жестами пояснила, что хочет передать его пленным. - Дай им, дай! Они же голодные! Вон они какие!
Многие пленные обернулись на голос Макарихи; по колонне зашелестели какие-то слова. Оглянулись даже те, кто стоял в голове колонны, за ветлами.
Гитлеровец подошел к Макарихе, с недовольным видом взял каравай и, оглядев его, сунул пленным. Взглянув на Макариху, крикнул:
- Mach? dass du forkommst!*
_______________
* Пошла прочь!
Тут как раз начали подходить другие женщины с хлебом и разной случайной, наскоро схваченной снедью. Осмелев, они с обеих сторон подступили к колонне. Обер-ефрейтор (тот, что принял хлеб от Макарихи) что-то крикнул, и все конвойные загалдели, угрожающе вскидывая автоматы. Женщины бросились врассыпную.
У Марийки нечего было передавать, но она тоже приблизилась к колонне, торопливым, вопрошающим взглядом осматривая пленных. Когда женщины разбежались, она осталась на месте. Колонна уже продвинулась так, что середина ее находилась против колодца, а пленный, что упал, все еще не мог подняться. Он сидел, раскинув босые ноги, откинув грязную голову назад. Пальцы его рук были растопырены в дорожной пыли. Немецкий обер-ефрейтор стоял около него, раздумывая, что с ним делать. Взглянув на пленного, Марийка дрогнула: это был Лозневой! Но тут же Марийку озарило внезапное, как молния, решение. С порывистой силой она бросилась к обер-ефрейтору, подскочила к нему совсем близко и, вся зардевшись, не попросила, а скорее потребовала с горячей и бесстрашной женской решимостью:
- Оставь его! Оставь! Отпусти!
Обер-ефрейтор только что пришел к мысли, что пленный не сможет дальше идти. Оставалось пристрелить его, что не раз уже приходилось делать в пути. Подскочив, Марийка помешала обер-ефрейчору окончательно решить участь пленного. Обер-ефрейтор взглянул на Марийку - и оторопел от изумления: перед ним стояла молоденькая русская фрау, настоящая красавица... Она была в рыжеватой плюшевой одежке, расстегнутой на груди, с открытой, по-русски, гладко причесанной головой и в цветном полушалке, сброшенном на шею. Легкая и порывистая, она не просила, а требовала, будто знала, что ей, красавице, все будет прощено, и требовала с такой бесстрашной решимостью и страстью, что от нее нельзя было оторвать взгляда. Экое чудо уродилось в такой глуши! Безотчетно подчиняясь желанию тоже блеснуть перед Марийкой своим молодечеством, обер-ефрейтор выпрямился и поправил волнистый, но обвисший и запыленный чуб. Поняв наконец, чего требует от него русская красавица, он спросил, отчетливо разделяя слова:
- Кто есть он?
- Муж! Мой муж! - не думая, горячо выпалила Марийка.
Лозневой повернул грязную голову влево и несколько секунд держал на Марийке рассеянный, опустошенный взгляд. И вдруг, поняв, видно, что готовит ему судьба, начал судорожно дергаться в сторону Марийки, загребая рукой дорожную пыль.
- Муж! Муж! - продолжала кричать Марийка, по казывая то на пленного, то на себя. - Мой! Понял? Мой!
- Aha! - понял наконец немец.
- Мой он, мой!
- Есть это об-ман? - вспомнив о своем долге, подозрительно сказал обер-ефрейтор. - Найн?
- Мой он, мой!
Вокруг вновь собрались колхозницы. Они переглядывались, ничего не понимая. Марийка обернулась к ним, крикнула:
- Вот они скажут! Мой он, муж!
Все бабы заговорили наперебой:
- Муж! Ее муж!
- Правду сказала!
- Здешний он, ее!
Обер-ефрейтор почти не отрывал взгляда от Марийки. "Романтично! подумал он. - Ее муж - в моей власти. Вот убью его - и она несчастна, отпущу - и она счастлива на всю жизнь". С каждой секундой у обер-ефрейтора росло желание тоже казаться перед Марийкой красивым - не только внешностью, но и душой, и вдруг, охваченный этим желанием, он неожиданно для себя решил сделать приятное этой русской красавице. Улыбаясь, он указал на пленного, а затем махнул на центр деревни.
- На! - сказал он весело. - Твой! На!
Но тут же он увидел, что многие женщины, стоявшие вокруг красавицы, держат в руках узелки и свертки с разной снедью. И обер-ефрейтор, уже забывая о своих рыцарских чувствах и считая, что за пленного должна быть все же получена какая-то мзда, начал показывать на свертки и узелки, тыкать себе в грудь:
- Яйка! Масло! Дай! Шпек - дай!
- Отдай, бабы! - распорядилась Макариха.
Колхозницы начали отдавать обер-ефрейтору свою снедь. Как из-под земли вдруг выросли остальные конвойные. Перекидываясь словами, они начали рассматривать караваи и пироги, трогать пальцами масло, перебирать в кошелках яйца.
- Да хорошие, хорошие! - успокоила их Марийка.
- Совсем свежие! - подтвердила Лукерья Бояркина. - Хоть на солнце вон погляди!
Обер-ефрейтор, услышав о солнце, оторвался от кошелки с яйцами, взглянул на запад. Солнце опустилось совсем низко над дальним урочищем. Всюду начинали меркнуть светлые дневные краски. Выпрямляясь, он сказал быстро:
- Wir mussen gehen. Es ist Zeit!*
_______________
* Надо идти. Пора!
Конвойные похватали все, что принесли бабы, и пошли на свои места. Обер-ефрейтор махнул рукой на Лозневого, который все еще сидел на земле.
- На! На! - сказал он и шельмовато подмигнул Марийке. - Муж! На!
Грязно улыбнувшись, он пояснил своим друзьям:
- Oh, ich verstehe! Eine so reizende Frau braucht einen Mann, um ihre Schonheit zu erhalten*.
_______________
* О, я понимаю! Такой хорошенькой женщине нужен муж, чтобы
красота не поблекла.
Колонна двинулась из деревни.
IV
Лозневой кое-как добрался до лопуховского дома и в изнеможении опустился на крыльцо. Марийка заскочила в дом, а спустя немного оттуда выбежала вся семья. Лозневой лежал на ступеньках, беспомощно поджимая грязные ноги.
- Неужто он? - с изумлением спросил Ерофей Кузьмич.
- Да он же, он! - зашептала Марийка.
- И верно ведь, а? Дай воды!
Лозневой с трудом поднялся на колени. Ловя струю воды в пригоршни, он медленно обмыл лицо, прополоскал рот и, в свою очередь, осмотрел лопуховскую семью.
- Зуб выбили, - пояснил он, - вот!
- Зубы - что! - дохнув всей грудью, заметил Ерофей Кузьмич и присел на крыльцо, считая, что пора начать и кое-какие расспросы. - Как это все... а?
Марийка подала Лозневому расшитое на концах полотенце. Он неторопливо вытер руки, лицо и согласился:
- Да, зубы - ничего! Вот как не погиб, а? Чудо! Всех командиров и комиссаров! Всех!
- Выдали?
- А что там выдавать? Как выстроили, так и видно всех. Кто с длинными волосами - выходи! Что делали, а? Тут же! А я, как на счастье, постригся у вас тогда...
- А одежда-то... чья же?
- Да это... - Лозневой смущенно осмотрел себя и вспомнил, в какой щегольской, ловко подогнанной форме три дня назад всходил на крыльцо лопуховского дома. - Ну, ничего, отец, не сделаешь! Хочешь жить - на все пойдешь...
- Это конешно...
- Ну вот... Да все короткое только!
- Как же это, а? - повторил Ерофей Кузьмич.
Вместо ответа Лозневой только взмахнул полотенцем. Не в силах больше сдерживать себя, Марийка присела на крыльцо и в большом возбуждении спросила:
- Господи, Андрей-то как же? Где он? Что же вы молчите?
Лозневой ждал этого вопроса и - пока умывался - вспомнил, как Андрей натолкнулся на него в лесу, а затем, вслед за Юргиным, убегал в лесную сумеречь. Но теперь у Лозневого мелькали мысли о том, что Андрей скорее всего никогда не вернется домой, а ему, вероятно, придется надолго поселиться в лопуховском доме.
