Антоп Чехов - Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3

{03311}

но только осмелился сделать его сиятельству упрек. Как это, говорю, вы, ваше сиятельство, такой молодой... образованный, блестящий, можете жить в такой замкнутости? Разве, говорю, это не грех? Вы никуда не выезжаете, сами никого не принимаете, нигде вас не видно... как старик какой-нибудь или отшельник... Что стоит, говорю, вам устроивать у себя собрания... журфиксы, так сказать? - Для чего же ему сдались эти журфиксы? - спросил я. - Как для чего? Во-первых, тогда его сиятельство, ежели у него будут вечера, познакомится с обществом... изучит, так сказать... Во-вторых, и общество будет иметь честь поближе познакомиться с одним из наибогатейших наших землевладельцев... Взаимный, так сказать, обмен мыслей, разговоры, веселье. А сколько у нас, ежели рассуждать, образованных барышень, кавалеров!.. Какие можно задавать музыкальные вечера, танцы, пикники - посудите только! Залы огромадные, в саду беседки и... прочее... Такие любительские спектакли и концерты можно задавать, что никому в губернии не снилось... Да ей-богу! Посудите сами!.. Теперь всё это почти пропадает даром, в землю закопано, а тогда... понять только нужно! Имей я такие средства, как у его сиятельства, я показал бы, как надо жить! А они говорят: скучно! Даже, ей-богу... слушать смешно... совестно даже... И Калинин замигал глазами, желая показать вид, что ему действительно совестно... - Это вполне справедливо, - сказал граф, вставая и засовывая руки в карманы. - У меня могут выходить отличные вечера... Концерты, любительские спектакли... всё это действительно можно прелестно устроить. И к тому же эти вечера будут не только веселить общество, но они будут иметь и воспитывающее влияние!.. Не правда ли? - Ну да, - согласился я. - Как посмотрят наши барышни на твою усатую физиономию, так сразу и проникнутся духом цивилизации... - Ты всё шутишь, Сережа, - обиделся граф, - а никогда ты мне дружески не посоветуешь! Всё тебе смешно! Пора, мой друг, оставить эти студенческие замашки!

{03312}

Граф зашагал из угла в угол и в длинных, скучных предположениях начал описывать мне пользу, какую могут принести человечеству его вечера. Музыка, литература, сцена, верховая езда, охота. Одна охота может сплотить воедино все лучшие силы уезда!.. - Мы с вами поговорим еще об этом! - сказал граф Калинину, прощаясь с ним после завтрака. - Так позволите, стало быть, уезду надеяться, ваше сиятельство? - спросил мировой. - Конечно, конечно... Я разовью эту мысль, постараюсь... Я рад... даже очень... Так всем и скажите... Нужно было видеть то блаженство, которое было написано на лице мирового, когда он садился в свой экипаж и говорил: "Пошел!" Он так обрадовался, что забыл даже наши с ним контры и на прощанье назвал меня голубчиком и крепко пожал мне руку. По отъезде визитеров я и граф сели за стол и продолжали завтракать. Завтракали мы до семи часов вечера, когда с нашего стола сняли посуду и подали нам обед. Молодые пьяницы знают, как коротать длинные антракты. Мы всё время пили и ели по маленькому кусочку, чем поддерживали аппетит, который пропал бы у нас, если бы мы совсем бросили есть. - Ты посылал сегодня кому-нибудь деньги? - спросил я графа, вспомнив те пачки сторублевок, которые видел утром в теневском почтовом отделении. - Никому. - Скажи, пожалуйста, а твой этот... как его?.. новый друг, Казимир Каэтаныч или Каэтан Казимирович, богатый человек? - Нет, Сережа. Это бедняк!.. Но зато какая душа, какое сердце! Ты напрасно так презрительно говоришь о нем и... нападаешь на него... Надо, брат, научиться различать людей. Выпьем еще по рюмке? К обеду воротился Пшехоцкий. Увидев меня, сидящего за столом и пьющего, он поморщился и, повертясь около нашего стола, нашел лучшим удалиться в свою комнату. От обеда он отказался, ссылаясь на головную боль, но не выразил ничего против, когда граф посоветовал ему пообедать в своей комнате, в постели. Во время второго блюда вошел Урбенин. Я не узнал его. Его широкое, красное лицо сияло удовольствием. Довольная улыбка, казалось, играла даже на оттопыренных

{03313}

ушах и толстых пальцах, которыми он то и дело поправлял свой новый, франтоватый галстух. - Корова у нас заболела, ваше сиятельство, - доложил он. - Посылал я за нашим ветеринаром, а оказывается, что он уехал. Не послать ли, ваше сиятельство, за городским ветеринаром? Если я пошлю, то он не послушается, не поедет, а если вы ему напишете, то тогда другое дело. Может быть, у коровы пустяк, а может, и что другое. - Хорошо, я напишу... - пробормотал граф. - Поздравляю вас, Петр Егорыч, - сказал я, вставая и протягивая управляющему руку. - С чем-с? - прошептал он. - Ведь вы женитесь! - Да, да, представь себе, женится! - заговорил граф, мигая глазом на краснеющего Урбенина. - Каков? Ха-ха-ха! Молчал-молчал, да вдруг - на тебе! И знаешь, на ком он женится? Мы тогда вечером с тобой угадали! Мы, Петр Егорыч, тогда же еще порешили, что в вашем шалунишке-сердце творится что-то такое неладное. Как поглядел он на вас и Оленьку, "ну, говорит, втюрился малый!" Ха-ха! Садитесь с нами обедать, Петр Егорыч! Урбенин осторожно и почтительно сел, позвал глазами Илью и приказал ему подать себе супу. Я налил ему рюмку водки. - Я не пью-с, - сказал он. - Полноте, вы еще больше нашего пьете. - Пил-с, а теперь уж не пью, - улыбнулся управляющий. - Теперь мне нельзя пить... Незачем... Всё, слава богу, прошло благополучно, всё устроилось, и так именно, как хотело мое сердце, даже больше, чем мог я ожидать. - Ну, на радостях хоть этого выпейте, - сказал я, наливая ему хересу. - Этого, пожалуй. А пил я действительно много. Теперь могу покаяться перед его сиятельством. От утра до ночи, бывало. Как встанешь утром, вспомнишь это самое... ну и, естественно, к шкафчику сейчас же. Теперь, слава богу, нечего водкой заглушать. Урбенин выпил стакан хересу. Я налил ему другой. Он выпил и этот и незаметно опьянел... - Даже не верится... - сказал он, засмеявшись вдруг счастливым детским смехом. - Гляжу вот на это

{03314}

кольцо, припоминаю ее слова, которыми она выразила свое согласие, и не верю... Смешно даже... Ну, мог ли я в свои годы, при своей такой наружности, надеяться, что эта достойная девушка не побрезгует стать моей... матерью моих сироток? Ведь она красавица, как изволили вы видеть, ангел во плоти! Чудеса да и только! Вы еще мне налили?.. Пожалуй, в последний раз уж... С горя пил, выпью и на радостях. А как я мучился, господа, сколько горя вынес! Увидал ее год тому назад и - верите ли? - с той поры не было ни одной ночи, чтоб я спал спокойно, не было дня, чтоб я не заливал водкой этой... слабости глупой, не бранил себя за глупость... Бывало, гляжу на нее в окно, любуюсь и... волосы рву у себя на голове... В пору бы вешаться... Но, слава богу... рискнул, сделал предложение, и точно, знаете ли, меня обухом! Ха-ха! Слышу и ушам не верю... Она говорит: "Согласна", а мне кажется: "Убирайся ты, старый хрен, к чёрту"... После, когда уж она меня поцеловала, убедился... Пятидесятилетний Урбенин при воспоминании о первом поцелуе с поэтической Оленькой закрыл глаза и зарделся, как мальчишка... Мне показалось это противным... - Господа, - сказал он, глядя на нас счастливыми, ласковыми глазами. - Отчего вы не женитесь? Зачем вы тратите попусту, кидаете за окно свои жизни? Отчего вы так чуждаетесь того, что составляет лучшее благо всего живущего на земле? Ведь наслаждения, которые дает разврат, не дают и сотой доли того, что дала бы вам тихая, семейная жизнь! Молодые люди... ваше сиятельство и вы, Сергей Петрович... я счастлив теперь и... видит бог, как я люблю вас обоих! Простите мне мои глупые советы, но... счастья ведь я хочу для вас! Отчего вы не женитесь? Семейная жизнь есть благо... Она - долг всякого!.. Счастливый и умильный вид старика, женящегося на молоденькой и советующего нам переменить нашу развратную жизнь на тихую, семейную, стал мне невыносим. - Да, - сказал я, - семейная жизнь есть долг. Я с вами согласен. Стало быть, этот долг вы исполняете уже во второй раз? - Да, во второй. Я вообще люблю семейную жизнь. Быть холостым или вдовым для меня - жизнь наполовину.

{03315}

Что ни говорите, господа, а супружество - великое дело! - Конечно... Даже и тогда, если муж чуть ли не в три раза старше своей супруги? Урбенин покраснел. Рука, несшая ко рту ложку с супом, задрожала, и суп вылился обратно в тарелку. - Я понимаю, что вы хотите сказать, Сергей Петрович, - пробормотал он. - Благодарю вас за откровенность. Я и сам себя спрашиваю: не подло ли? Мучаюсь! Но где тут спрашивать себя, решать разные вопросы, когда каждую минуту чувствуешь, что ты счастлив, когда ты забываешь свою старость, уродство... всё! Homo sum, Сергей Петрович! А когда на секундочку забегает в мою башку вопрос о неравенстве лет, я не лезу в карман за ответом и успокаиваю себя, как умею. Мне кажется, что я дал Ольге счастье. Я дал ей отца, а детям моим мать. Впрочем, всё это на роман похоже, и... у меня кружится голова. Напрасно вы меня хересом напоили. Урбенин встал, вытер салфеткой лицо и опять сел. Через минуту он выпил залпом стакан, поглядел на меня продолжительным, умоляющим взглядом, словно прося у меня пощады, потом вдруг плечи его задрожали, и он неожиданно зарыдал, как мальчик. - Это ничего-с... Ничего-с, - забормотал он, пересиливая рыданье. - Не беспокойтесь. Мое сердце, после ваших слов, сжало какое-то предчувствие. Но это ничего-с. Предчувствие Урбенина сбылось, сбылось так скоро, что я не успеваю переменить перо и начать новую страницу. С следующей главы моя покойная муза выражение покоя на лице сменяет выражением гнева и скорби. Предисловие кончено, и начинается драма. Преступная воля человека вступает в свои права. Я помню хорошее воскресное утро. В окна графской церкви видно прозрачное, голубое небо, а всю церковь, от расписного купола до пола, пронизывает матовый луч, в котором весело играют клубы ладанного дыма... В открытые окна и двери несется пение ласточек и скворцов... Один воробей, по-видимому, смельчак большой