Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин
- Не верю! Не верю-ю! Не-ет его, не-ет, – басил разуверившийся священнослужитель и пьяно тряс косматою гривой.
Слушая его, люди посмеивались. Но не все. Иные задумывались.
Концерт для двенадцати гармошек с рожком
- Вот скворешня моя. А ввот скворушки, – вводя гостей в дом, сказал Гена.
«Скворушки», дочери Гены, числом двенадцать, все были на одно лицо: беленькие, с круглыми мордашками, и у всех у двенадцати в верхних зубах рединка.
- Скворушки-то все белые, – поразившись такому обилию дочерей, улыбнулся художник. Это ж надо: в наше-то время двенадцать детей! – Старшей лет, вероятно, шестнадцать, младшенькой – годика два. Все приветливые, все, как и отец, слегка заикаются.
- Супруга-то на работе? – осторожно осведомился Вениамин Петрович.
- В роддоме! Сына нам родила! – торжествующе оповестил Гена. – Сссы-ына!
- Генку! – уточнила младшая и звонко-звонко рассмеялась. Девочки постарше дружно подхватили её смех.
- Замечательно! – порадовался художник. – Поздравляю.
- А как же, конечно, замечательно! – поддержал его Семён Иванович. – Вишь, какие беляночки! Хорошо, когда их много! Но парня надо.
- Обязательно надо, – согласился Гена. – Я для него вон рожок изладил.
- Сперва гармошки свои покажи.
Гена повёл гостей в другую комнату. Это была скорее мастерская; по стеллажам и потолкам фигурки из дерева, из пластилина, из кости: олени, рыбины, а на коврике, вдоль стены, – двенадцать гармошек.
- Гармошки-матрёшки, – рассмеялся Семён Иванович. – Токо что сунуть одну в другую нельзя.
Гармони и впрямь напоминали матрёшек. Самая большая – величиной с баян, меньшая – не более спичечного коробка.
- А эта... играет? – недоверчиво спросил художник, прикасаясь к крохотной этой игрушке.
- Вссе, вссе играют, – залился смехом Гена. – Ну-ка, Светочка, сыграй дяде.
Маленькая девочка, взяв в руки гармошку, нажала на ней едва заметные клавиши, гармонь наполнила комнату серебряным звоном.
- Вы все вместе ему сыграйте.
- Да, пожалуйста, – попросил художник.
- Лладно... А на рожке вместо сына пока мне придётся, – согласился Гена, кивком велев дочерям взять гармошки.
Девочки, расстегнув застёжки на инструментах, послушно расселись на своих, тоже разных размеров, стульчиках.
- Глухой, неведомой тайгою... Лладно? – стараясь угодить гостям, спросил Гена и задал тон: – Три-четыре!
Девочки тотчас подхватили, а три, в середине, ещё и запели.
Гена самозабвенно подыгрывал на рожке, изредка наклоняя голову: мол, славно, детки, играете, славно!
Художник не утерпел и тихим, глубоким басом подпел женскому трио:
Сибирской дальней стороно-ой...
И в это время дверь раскрылась. Порог перескочили Файка-Зойка, за ними, улыбаясь, вошёл цыган.
- Ты как нашёл нас, Тима?
- Цыган да не найдёт? Ххэ!
- Ну так слушай! – не в силах что-либо ещё вымолвить, растроганно кивнул на девчушек художник. – Мне никогда... никогда не приходилось... такое... Тут такое...
- Такое не часто услышишь: свои гармони, свои музыкантши...
Цыганочки не пели и не подкрикивали на этот раз. Склонив к плечу смоляные головы, осторожно трогали смуглыми пальчиками гармошки, словно не доверяли жадным, всё вбирающим глазам.
И Тимофей в этот раз не пел, слушал, упиваясь многозвучными переливами гармоней.
Пели много, и художник наконец заметил, что девочки, особенно маленькие, устали.
- Извините, спасибо, – забормотал он смущённо. – Я так рад, что слышал вас, милые вы мои! Вы необыкновенно талантливы! Честное слово! Это надо в кино показывать, чтобы весь мир узнал, какой у нас народ! Фантастически талантливый народ!
- Их уж показывали по телевизору, – сказал с гордостью Семён Иванович.
- Пправда, тогда нас ччеловечка на три мменьше было, – уточнил Гена. – Вот ггода через два пприезжайте. В оркестре рожок добавится. И может, ещё одна гармошка, – пообещал он с улыбкой, потом оглянулся на цыгана: – Сспоёте?
Но Тимофей, сидевший с влажными, погрустневшими глазами, покачал головой.
- Тогда прошу всех за стол.
