Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Хульда Гарборг
Но какие воспоминания сохраняют большинство мужчин о своей прошлой жизни?
(Надо раз и навсегда прийти к тому, чтобы сравнивать «большинство женщин» с «большинством мужчин», а не с исключениями.) Воспоминания об охотах, картах, партиях в шахматы, бегах, эротических похождениях, часто не особенно чистого свойства, о заботах, о должности, о положении, политической болтовне и их успехах. В тех слоях общества, где идет борьба за кусок хлеба, женщины борются наряду с мужчиной и помнят это.
Быть может, я несправедлива?
Но для меня не существует ничего более противного, чем постоянное перечисление обоюдной «виновности». Этому перечислению не видно конца. И это самый уродливый недуг всех браков.
Я хочу охватить целое, не поддаваясь травле — даже Вейнингеру, и попытаться увидеть лишь то, в чем я чувствую истину глубоко в своей душе.
А истиной является для меня односторонность женщины, односторонность, которая была и будет, — и в этом сила женщины. Для нее не существует преграды. И если она действительно хочет быть признанной мыслящим человеком, с котором можно говорить обо всем, она должна научиться признавать эти преграды, и уважать их, и видеть в них глубочайшее и действительное значение. Но в кругу этих преград ей также доступно достижение развития и человечности. Все несущественное должно уступить место охране человеческого рода. Мы должны развиваться, потому что род облагораживается путем нашего развития. Мы должны развиваться не потому, чтобы ниспровергнуть женщину и стать равными мужчине, как этого хочет Вейнингер и феминистки, но для того, чтобы стать более женщинами, духовно и физически здоровыми матерями здорового поколения.
Потому что, становясь матерями, мы подымаемся на самую высоту нашей ценности человека. И разве стать судьей, политиком, должностным лицом и т. п. означает что-то большее? То, что закрыто для нас, в сущности — ведь самая скучная область мужского труда: право на сомнительное удовольствие дожидаться очереди на какую-нибудь должность. Пусть завидует, кто может. Весь свободный труд, все области искусства, все достойное зависти в действительности открыто для нас — и это необходимо.
Путь наш не более тягостен, чем для величайших гениев мира — мужчин; внешние искусственные препятствия не более велики для нас, чем для многих бедняков, артистов и ученых, которые достигли высшей точки человеческой продуктивности. Доступ к наукам и развитию открыт для нас, и так оно и должно быть. Но ни одна из тысячи женщин не может пока стать настолько мужчиной, чтобы занять в продолжение всей своей жизни одну из тех ответственных должностей, которые требуют человека всего и безраздельно. Вроде безнадежная и ненужная работа и отчаянная трата времени — спорить обо всем этом; природа сама скажет, наконец, решительное слово. Все войдет в норму само собою. Потому что самым большим препятствием для полного внешнего уравнения в правах является не мужчина, но женщина. Я знала многих женщин на своем веку, и когда я теперь вспоминаю о самых умных, ясных, деятельных и свободных из этих женщин, эти воспоминания лишь подтверждают высказанный мной выше взгляд. Было бы идеально, если бы мы могли сказать: «Все доступно, но не полезно». И будь в нас достаточно силы, могли бы пасть последние преграды. Это положение было бы наилучшим, но оно опасно для молодежи. Оно внесло бы смятение в ее понятия и принесло бы ей потом в жизни тысячу разочарований. Мы не созрели для полной свободы прежде, чем мы не осознали наших границ.
И мы еще не достигли этой ступени.
«Женщина не хочет быть целомудренной, и от мужчины ждет она также чувственности, а не добродетели», — говорит Вейнингер. Даже высшая платоническая любовь является, в сущности, нежеланной для нее; она льстит и нравится ей, но она ничего не говорит ей. И если бы мольба на коленях длилась бы чересчур долго — Беатриса[12], утверждает Вейнингер, стала бы нетерпеливой, как Мессалина.
Да, без сомнения. Природа не выносит ничего болезненного. Она хочет здоровья и живой жизни.
Платоническая любовь — это преступление против природы.
И нет большего оскорбления для здоровой и неиспорченной женщины, как равнодушие к ней, в котором она чувствует, что в ней не видят женщины.
Природа не терпит этого. И она делает своим орудием наши самые лучшие и наши самые дурные качества, нашу гордость, наше тщеславие. Она требует цельности от женщины. И чтобы исполнить ее волю, мы должны быть односторонни и сильны.
«Для женщины, — говорит Вейнингер, — представляются лишь две возможности, лживое отношение ко всему, что создано мужчиной, то отношение, при котором они воображают, что хотят того, что противоречит всей их еще не расслабленной натуре: бессознательно лживое возмущение безнравственностью (как будто женщина нравственна), чувствительностью, или же открытое признание, что содержание духовного мира женщины — муж и ребенок, без малейшего сознания того, какое бесстыдство, какой позор в этом обвинении». Я не могу понять ни мозгом, ни чувством, в чем состоит это бесстыдство. Как мать — очевидно, элемент M во мне! Да, я так страшно приближаюсь к настоящему типу F, что мне кажется, будто в этом признании как для мужчины, так и для женщины заключается прекраснейшая жизненная надежда и чудесная мысль о вечности.
Если бы, например, женщина действительно хотела бы целомудрия мужчины, она бы этим победила в себе женщину, продолжает Вейнингер.
В правдивость этих требований нельзя верить.
