Разрыв - Джоанна Уолш
Кажется, теперь девушка, птица, ваза, книга не способны поодиночке оправдать собственную красоту или объяснить ее значимость. Если все они требуют внимания исключительно к себе, то кажутся эгоцентричными, слишком хрупкими, чтобы выдержать всю серьезность нашего к ним отношения.
Элейн Скэрри. О красоте и справедливости.
Но люди не всегда красивы, не так как в живописи. И даже на картинах Матисса женщины рыхлые, разъединенные, хотя, возможно, они ему такими нравились, и замечательно, если так, ибо кому позволено критиковать мужское желание. Я не хочу выглядеть, как женщины Матисса, но, глядя на моделей с билбордов, я не могу не хотеть быть похожей на них. Если бы я писала женщин, при этом не была бы женщиной сама, наверное, я смогла бы просто смотреть, но если бы я воспринимала красоту только как смотрящая, я бы всего лишь возилась с трупами предпочтений, распределяя женщин по столам в морге. Когда же я пытаюсь сделать красивой себя — укладываю волосы, крашусь тушью, помадой, — я удаляюсь от красоты, которая должна быть спонтанной, не подозревающей о себе до тех пор, пока смотрящий ее не узреет и не повалит на землю. Но если бы я была невинно, невольно красива, что бы в этом было хорошего?
Также нельзя сказать, что люди — впрочем, часто и красивые — существуют ради того, чтобы быть красивыми.
Элейн Скэрри. О красоте и справедливости.
Нет, я не хочу быть красивой, не хочу, чтобы меня видели красивой. Однажды я попыталась объяснить это тебе: как я хочу выглядеть определенным образом, но не хочу, чтобы на меня всегда определенным образом смотрели. Мы были, как ни странно, в какой-то галерее, не в картинной — современной галерее, где выставляли видео- и фотодокументацию перформативного искусства — искусства, рассчитанного на самых первых зрителей, видящих все вживую. Большинство работ, казалось, были призваны шокировать, и я не знаю, была ли в этом очередная попытка красоты.
Нет никакой красоты… Ведь разве ты не видишь? Красота работает по принципу исключения{24}.
Крис Краус. Пришельцы и анорексия.
Некоторые жалуются, что подобное искусство и не искусство вовсе, потому что оно не так красиво, как в былые времена, когда художники изображали вазу с цветами или женщину, склонившуюся над книгой у окна с видом на Ниццу. Хотя, может, так больше не говорят. Теперь даже те, от кого ждешь подобного, говорят, что им по душе самое разное искусство, даже картины, изображающие насилие, например, «Герника» Пикассо, которая красива, потому что притягательна — если бы она не притягивала, о ней бы давно забыли. Красота противится тому, чем она была, и мы постоянно меняем свое о ней представление, а несчастные художники, как бы они ни старались, похоже, не могут не создавать красивое. В «Синдроме Стендаля» — фильме настолько жестоком, что поначалу кажется диким, что он и о красоте тоже — Азия Ардженто не выглядит уродливой, когда ее пытают. Папа-режиссер уберег ее от смерти, но не от боли — попытка подчинить красоту, не умерщвляя ее. Красота и ужас неразделимы.
Конечно, можно представить, что тот, кто восприимчив к красоте сада, может затем его и растоптать, точно так же и тот, кто, осознавая красоту людей или картин, может затем попытаться их уничтожить; впрочем, подобные действия и так нарушают столько законов и правил, что трудно по-настоящему понять, почему вместо того, чтобы использовать эти правила и законы для решения проблемы, необходимо менять правила восприятия в интересах нарушителя.
Элейн Скэрри. О красоте и справедливости.
Но то, что я испытала на Миланском вокзале, не было такой красотой — то была физическая эйфория, переполняющая благодать или радостная восприимчивость, что-то связующее — одним словом, необъятное. Не знаю, была ли она направлена внутрь или вовне, связана с узнаванием красоты или ощущением, что красивой могу быть я. Возможно, и то, и другое. Достаю сумку с багажной полки, чтобы снова посмотреть на женщин в журнале и убедиться, что они по-прежнему красивы, проверить, узнаю ли я, пережившая красоту, в них себя. Но роясь в своих вещах, понимаю, что, похоже, я оставила журнал в баре на вокзале — неразорвавшаяся бомба, которую суждено обнаружить кому-то еще. Подождите, вот же он, в отделении для ноутбука, но бедняжки-модели больше не выглядят красивыми, они всего лишь некий код того, чем красота может быть. Они утратили надо мной власть, не побуждают к установлению связи. Кажется, в первый раз красоту можно пережить только как шок. Если она не сбивает с ног, ты чувствуешь беспокойство: посмотри на страницу, отведи взгляд, посмотри снова. Это всё еще красота?
Андре Бретон завершает «Надю» словами о красоте, а я-то думала, он скажет что-нибудь о любви. Он говорит, что красота «конвульсивна», сочетание остановки и начала хода — не как у моделей, которые выглядят, будто они движутся, хотя это не так, не совсем — что «красота, словно поезд, который без конца подпрыгивает на Лионском вокзале и о котором я знаю: он никогда не уйдет и не ушел»[29], он движется, как жизнь, и неподвижен, как искусство, всё сразу, как кино, о котором могли бы написать в 20-е годы, но которое нельзя повторить. Не этого ли я хотела: постоянно уезжать, но двигаться не быстро, нет-нет, не так быстро, чтобы куда-то добраться? Потому что нет никого красивее той, что уходит.
Нет, минутку, я ошиблась: Бретон сказал «будет» — «красота будет конвульсивной, или не будет вовсе»[30]. Это предсказание, не заключение.
Я ищу паттерн, создающий конвульсию, статичный и движущийся, как джазовые перепады глазурных отелей и стройплощадок вдоль Английской набережной в Ницце: розовый — синий — пробел — персиковый — белый — пробел, как чередование света и тени между рекламными щитами вдоль путей, — светло — темно — пробел — светло — пробел — пробел. Красота — это есть или нет? Или она в их чередовании? Это сам паттерн или его разрыв; или красота в том, чтобы паттерн увидеть, затем разорвать или хотя бы
