Пепельная Луна - Ольга Михайловна Фарбер
Бон-Бон с неудовольствием позволил вытащить себя из-под стола и приготовился к обычным истязаниям – надеванию бархатного жилета, а если на улице дождь, то еще и несносных кожаных сапожек на каждую лапу.
Но вместо этого на шее у него щелкнул карабин.
– Ну, пойдем, Боня, гулять. Пойдем гулять, Бонечка, – услышал он голос Нади и впервые в жизни вышел из двери квартиры без верхней одежды, на своих двоих.
* * *
Уже полторы недели Бон-Бон проживал в Конькове и звался Боней. Шерсть его спуталась и кое-где на боках скаталась в колтуны. Ее окрас уже нельзя было отнести к идеальному блонду, скорее к омбре с плавным переходом от светлого к темному: белый верх, переходящий в оттенок кофе с молоком низ. А после того как Боня учуял на газоне неподалеку от помойки рыбьи потроха и, повинуясь проснувшемуся собачьему инстинкту, не отказал себе в удовольствии поваляться в них на спине, омбре дополнилось пятнами неописуемого цвета.
Конечно, мама Надя, как теперь называла себя по отношению к нему хозяйка необычной квартиры, мыла гостя, и даже с шампунем, но все-таки это была не пристрастная стирка всего замершего от ужаса собачьего тела беспощадной филиппинкой в грозной ванне-джакузи, а всего-навсего ополаскивание душем после прогулок. Осмелевший и уверившийся в полной своей безнаказанности Боня позволял себе приходить с улицы все более грязным, внося разнообразие в свой благородный природный окрас.
Из пасти его несло только что съеденной курочкой или «коклеткой». Ох, как нравились ему эти восхитительные яства с поджаристой до хруста корочкой, о существовании которых он даже не подозревал. Мама Надя колдовала над ними, стоя у плиты, пока Боня благоговейно сидел у ее ног и впитывал в себя чудесный аромат жарящегося мяса всеми фибрами замирающей от счастья собачей души.
– Скоро коклеты будут готовы? – уточнял из-за стены Леня.
– Еще десять минут, – сообщала мама Надя, а Боня ревниво прижимался к ее ногам, рассчитывая на право первой «коклетки». И она ни разу не обманывала его ожидания.
Спал он в постели мамы Нади, но устраивался там не сразу. Хозяин или слуга по имени Леня – спустя неделю Боня так и не определился с его ролью в этом доме – сверлил взглядом Боню, и тот смирно лежал в углу на подушках и делал вид, что совсем не претендует на соседство в кровати.
Боня терпеливо ждал, пока Леня заснет, и, лишь когда улавливал чутким ухом мерное дыхание спящего человека, которое всегда отличается от дыхания человека бодрствующего, вставал с подушек и маленьким белым привидением бесшумно вскакивал на кровать. Он сворачивался клубочком в ногах мамы Нади так, чтобы не задеть Ленины шершавые пятки. Спал Боня чутко и, как только Леня проявлял первые признаки человека пробуждающегося, так же бесшумно спрыгивал с кровати и устраивался на подушках.
Жизнь этой семьи, в которой он оказался, видимо, благодаря какому-то счастливому случаю, протекала не только в маленькой квартире размером с гардеробную его прежней хозяйки, не имеющей зала, джакузи, холла и оттого очень уютной, подходящей для маленькой собачки. Мама Надя и Леня обходились без гостей, не устраивали приемы и светские вечеринки, перед которыми болонку положено расчесывать с удвоенным рвением, опрыскивать духами вдвое старательнее и повязывать самый красивый бант, чтобы гостям, а особенно детям гостей, непременно захотелось потискать, пообнимать, потаскать на руках, повертеть и зацеловать чуть ли не до смерти маленькую белоснежную и беззащитную игрушку.
Иногда он все же скучал по хозяйке – нельзя не признать, она любила его, заботилась и была ласкова, но не так часто Бон-Бон мог наслаждаться ее добротой, которая распространялась на многих, тогда как доброта и внимание мамы Нади предназначались только ему.
За все время, что он тут находился, в гости пришла только худенькая, чем-то явно расстроенная или напуганная девушка. Боня почувствовал ее тревогу и беспокойство, едва она ступила на порог квартиры, но, кроме этого, учуял он еще что-то знакомое, а что это было – не охватывалось разумением мальтийской болонки. Может, запах центральных московских улиц – всей эти суеты, толкотни, роскоши и великолепия столицы, которых лишены районы окраины? По крайней мере, от девушки повеяло прежней жизнью – Боня явственно почуял это и на всякий случай залез под стол.
К его облегчению, проходить в комнату девушка не стала. Было видно, что она торопится, хоть и пытается скрыть это. Мама Надя ненадолго уединилась с ней на кухне, голос ее тоже зазвучал тревожно, как будто настроение девушки было заразно. Потом девушка ушла, унеся с собой эти взбудоражившие Боню флюиды, но он еще долго лежал под столом, положив голову на лапы и наслаждаясь безусловным, абсолютным, всеобъемлющим покоем, который ему впервые довелось испытать в этой квартире.
* * *
Прогулки стали самым долгожданным событием. Теперь при слове «гулять» Боня не прятался, а, напротив, мчался к входным дверям и в счастливом нетерпении выплясывал на задних лапах, торопя маму Надю звонким лаем.
Из дверей он вылетал пулей, натягивая поводок до предела. Во дворе резвился и бегал. Однажды Надежда осмелилась отстегнуть поводок, готовая мчаться за Боней хоть на край света, если он воспользуется предоставленной свободой в полной мере. Но Боня лишь взвизгнул от восторга и с бешеной скоростью стал нарезать круги возле нее, словно стремительно вращающийся спутник большой планеты.
Надежда поняла, что он не убежит, и стала отпускать его на каждой прогулке. Боня бегал, впервые в жизни, и чувствовал себя настоящей собакой – тоже впервые в жизни. Один раз он даже осмелился погнаться за котом, вздумавшим приблизиться, чтобы рассмотреть получше всклокоченный белый шарик.
Шла вторая неделя пребывания Бони в Конькове, но если бы он мог складывать часы в дни, а дни в недели, то очень удивился бы, ведь счастливые часов не наблюдают, а он был действительно счастлив, и казалось, что счастье это длится уже вечность.
Трава и листва на деревьях были того удивительного яркого изумрудного цвета, какой бывает только в начале лета, небо – пронзительно голубым, а бегущие по нему белые облачка напоминали очертаниями самого Боню, который несся по земле, пытаясь убежать от собственной тени.
Самым притягательным местом двора была помойка – возле нее собирались серьезные дворовые псы и худые бездомные коты. Там кипела
