Прохождение тени - Ирина Николаевна Полянская
Когда мы с Теймуразом шли по рынку, менялся даже стук его палочки. Она, как живое существо, заряжалась раздражением, искрила недоверием к торговцу и его товару. И хлопала меня по икрам, напоминая: на стрелку, на стрелку смотри... Ему не нравилась моя сговорчивость. Он был уверен, что меня пытаются обмануть. В каждом яблоке он прозревал червя. Он запускал руки в груду неправдоподобно крупных груш, окруженных медовым ароматом, ощупывал их, подносил к своим очкам-окулярам, как Полифем, пытающийся обнаружить Улисса, и с торжеством откладывал одну-две с отметинами на янтарных боках. Между Теймуразом и торговцем завязывалась яростная перепалка на осетинском языке.
— И за это ты хочешь рубль? — угадывала я.
— А что, по-твоему, такие груши не стоят рубля?..
— На этих грушах твой вол переночевал...
Мне было неловко перед торговцем, а между тем было заметно, что он вполне доволен Теймуразом. Что они вдвоем как бы выполняют освященный веками обряд. Что если б я взяла груши не торгуясь, торговец почувствовал бы себя обескураженным. Теймураз с подозрением прислушивался к звону меди в моих руках.
— Сколько он дал сдачи?
— Сколько надо, — отрезала я.
— Русская мотовка, — говорил он, обиженно пыхтя.
И все же с Теймуразом на рынок ходить было лучше, чем с Женей. Сначала я долго не могла понять, почему Женя в воротах крепко хватает меня за руку, как маленький мальчик, который боится потеряться, а стоит мне подойти к прилавку, останавливается с растерянным видом сироты, к тому же сироты слабоумной, тычащей пальцем в сторону прилавка и мычащей: «Купи, купи...» Потом поняла, что Женя таким манером пытается сэкономить наши деньги, вызывая у торговцев сострадание. И когда сердобольные осетинские или ингушские бабушки спрашивали меня: «Это твой брат?» — Женя, очнувшись от своего слабоумия, жалобно подхватывал, цепляясь за мою руку: «Брат, брат...»
С Женей, живущим в Таганроге, у нас, как у двух земляков-чужестранцев в далеком краю, возникла дружба. Зрачки его глаз были всегда закачены. Я смотрела в синеватые белки и не могла отвести взгляда, потому что он это сразу чувствовал, точно мои зрачки согревали роговицу его глаз: стоило немного отвернуться, как он тут же повышал голос, чтобы не дать мне ускользнуть. Женя узнавал меня в толпе — говорил, что по духам, но и когда духи кончились, все равно узнавал, настораживался, поворачивал голову в мою сторону и окликал по имени. Он любил со мною разговаривать, часто спрашивал про девушек: что им нравится в ребятах? Я отвечала: доброта. А еще что? — настаивал Женя, и я говорила: культура. А еще? — снова спрашивал он, и однажды Коста, оказавшийся рядом, желчно ответил ему: «Пол».
— Как я выгляжу со стороны? — допытывался Женя, и я отвечала:
— Нормально.
Я разговаривала с ним, и у меня чуть кружилась голова, как у героя Уэллса в момент его рокового опыта над самим собою, когда от всего громоздкого человеческого существа оставался один голос, обнаруживающий себя, как змея, неразличимая среди зелени, пока она неподвижна.
— Но я не кажусь со стороны странным? — настаивал Женя, обращая ко мне доверчиво распахнутое лицо.
Бесполезно пожав плечами, я говорила:
— Что в тебе странного?
Слепой, а от него не спрячешься, такая парадоксальная ситуация, зрячему можно на каждом шагу поставить силки, обманки, заворожить движением, как завораживает змея, изобразить на лице то или иное чувство. Мир с заживо содранной кожей зрелищности должен был бы истечь кровью, если бы Женя в нем, собственно, родился, но он родился в своем личном, вылепленном пальцами пространстве, где мир и свет разговаривают на языке температуры, запаха или голоса.
— Меня очень интересуют девушки, — сказал однажды Женя. — Знаешь, ведь я знаком дома с очень многими девушками...
— Вот как?
— Да, — с гордостью сказал он. — Иногда я набираю наугад номер телефона, и если трубку берет девушка, мы начинаем беседовать. Веришь ли, ни одна не бросила трубку. Из этого я сделал вывод, что все девушки очень одиноки.
— Думаю, ты просто интересный собеседник.
— Да, я тоже так считаю, — засмеялся он, — ведь с той или иной девушкой, случается, говоришь чуть ли не до утра, и ей не скучно. Моя телефонная книжка распухла от девушек. Но ни одной я не дал свой номер телефона...
Каждый свободный вечер Женя, как тать ночной, свершал набег на светящиеся одиночеством жилища таганрогских девушек. Накидывал сплетенную сеть цифр и похищал девушку, не выходя из дома. Телом она была как бы во сне (то есть невидима), но душа ее, захваченная исповедью незнакомому человеку, бодрствовала... Женя настолько выкладывался в разговоре с очередной ночной девушкой, что на следующую ночь звонил другой, чтобы дать взойти невесомым семенам предыдущего разговора. Каждая девушка была ему дорога, как возлюбленная, но всех их доносила к нему мощная струя одной и той же мелодии — мелодии романтизма. Практического склада девушки отсеивались с нескольких фраз. Самой умной из его девушек была Зинаида. Сколько лет можно дать голосу? Женя считал, что Зинаиде было за тридцать, и он тоже притворялся тридцатилетним. Судя по номеру, она жила где-то рядом, во время разговора она просила его смотреть из окна на Большую Медведицу. Как-то он попытался выяснить ее адрес, но Зинаида попросила его дать клятву, что он никогда не будет ее искать: ему было легко сдержать слово. Женя давал своим девушкам все, что только может дать бескорыстный голос: искренность, теплоту и доверие.
От Теймураза я услышала удивительную историю. Как в запутанной гармонической задаче, в ней слился дикарский мотив, оживающий на языке какого-то древнего горского инструмента, с балалаечным треньканьем российской неразберихи и кондовым цоканьем советского бюрократического церемониала...
Когда-то прадед Теймураза, ингушский барон, сопровождал на охоте одного из великих князей и был прозван им за меткость на индейский манер Соколиным Глазом. Это прозвище так пришлось по душе барону, что он прибавил его к своей фамилии и стал зваться — Цховребов Соколиный Глаз. С тех пор все Цховребовы стали Соколиными Глазами. Семнадцати лет Теймураз вместе с отцом попал в автомобильную катастрофу, в результате которой отец погиб, а Тейм частично лишился
