Повелитель - Светлана Хромова
А его борода лучше всякой другой бороды,
Потому что нежна, как пшеничное поле,
По которому я иду, и оно принимает мои следы,
И сухая былинка стынет в немом уколе.
Это вовсе не боль, это нежность земных полей,
Шелестит, проплывает в ласковом поцелуе,
Словно небо, которого нет светлей,
И оно мою жизнь незримо перелицует.
И я падаю в это поле, плыву на нём под дождём,
И зимую под снегом, и прорастаю весною.
Я трава, и лес, и дождь, и поле, и водоём,
На который падают поцелуи с яростью проливною.
И все же она его добавила – кто знает, что случится завтра и будет ли еще шанс показать мастеру свои стихи.
– Ну что, прекрасная поэтесса, вы готовы? – спросил Лялин.
От слов Андрея Мстиславовича сердце Нади забилось сильнее, но одновременно она насторожилась: не собирается ли он разнести подборку, этим комплиментом смягчая грядущий удар? У Нади сильнее, чем обычно, дрожали руки во время чтения. Ведь на самом деле все стихи она написала о нем и для него, и Наде казалось, она прямо сейчас, здесь, перед всеми признается своему мастеру в любви. И Лялин, и остальные – это понимают. У нее сбивалось дыхание и сердце стучало иначе, но она читала, читала как никогда.
Мой рай из яблок и пустых ветвей,
Из предосенней медности полей,
Где я стою с улыбкою блаженной.
Здесь так светло, что не добыть огня,
И на всю жизнь хватило бы и дня,
Одной улыбки вольной и наверной.
Мой яблочный непоправимый рай,
За что мне этот лес, осенний край,
Рябины вкус, наличники резные?
Вот дом. Не мой. Но я вхожу туда,
Пока ты даришь эти города,
Заморские, заречные, сквозные.
Вот пёс привычно машет мне хвостом,
А я последним яблонным листом
Встаю на цыпочки и наклоняюсь набок.
Прости меня, какой теперь я друг,
Жизнь выпала из ослабевших рук,
И вся земля в ковре из красных яблок.
Всё это так, что только б лечь ничком
На землю райским сорванным дичком
И жить без ветки радостно и смертно.
Я – дерево, я – осень, посмотри,
Мой рай в тебе, он у меня внутри
И жизнь глядит на нас немилосердно.
Потом, во время выступления оппонентов и других, говоривших о ее стихотворениях, Надя, словно в тумане, слышала фразы, врезавшиеся в ее память так, словно она голыми руками вытаскивала из костра раскаленные буквы: «это что-то новое, совсем на нее непохожее», «перед нами другой поэт, другая женщина», «любовь какой-то сверхъестественной силы», «потрясающий масштаб эмоций», «точно выверенные слова», «автор хотела сказать больше, но словно не смогла высказать все откровенно», «там сквозь призму чего-то личного преломляется общечеловеческое»…
Когда наконец заговорил Андрей Мстиславович, Надя уже ничего не боялась. Он начал свое выступление так: «В творчестве Надежды Милютиной произошла заметная перемена, что несколько удивительно – часто скачок авторского роста приходится примерно на третий курс, когда студент усваивает творческий опыт как своих сокурсников, так и мировой литературы, научается применять азы мастерства и составляет собственное представление о том, как нужно писать. В этой подборке я вижу потрясающий прорыв, живой лирический опыт, вроде бы ничем не обусловленный, и просто невероятное движение вперед. Могу сказать, что из всего семинара Надежда растет в профессиональном смысле быстрее всех…» Однако мастер, в отличие от других выступавших, не упустил ни одного недостатка, разобрав каждое стихотворение и указав на неточный или банальный образ, неверное слово или сбившуюся рифму. Но в целом, конечно, его отзыв был глубоко положительным. «Мне как руководителю семинара отрадно наблюдать совсем другой уровень мастерства, в этой подборке потрясающая эволюция творчества, отраженная в каждом стихотворении. Появилась иная внутренняя воля в стихах, заметно, что вы работаете над словом. Впрочем, так и должен поступать любой настоящий творец. Тексту обязательно нужно время, чтобы отлежаться, чтобы потом прочитать стихотворение так, будто бы его написал не ты. “Он думал: это охлажденье./ А это было мастерство”. Помните, чьи строки? Все будет хорошо, – сказал Лялин и внимательно посмотрел на Надю. – Работайте».
Когда ошеломленная неожиданным успехом Надежда благодарила выступавших сегодня, она заметила стопки книг на краю стола Лялина, на которые не обратила внимания в начале. Это была новая книга Андрея Мстиславовича «Серебряный век. От истоков до наших дней», и в конце семинара он подарил каждому по экземпляру. Наде как главной участнице сегодняшнего дня он вручил книгу первой. «На новые творческие высоты от всего сердца автора» – прочитала она крупный размашистый почерк на титульном листе.
11. День сырка
Отмечать Надино обсуждение поехали к Виноградову, вернее, продолжили отмечать там. Вначале они посидели в «Китайской забегаловке», потом переместились на бульвар, и когда заходили в метро, времени осталось только-только, чтобы без пересадки доехать до «Щукинской». В переходе, кроме них, никого не было. Это был любимый Надин подземный переход, длинный, проходящий под Пушкинской площадью, с множеством развилок и выходов. За годы учебы она изучила их все. Главный и привычный маршрут, ведущий к Литинституту: из стеклянных дверей прямо и чуть правее, на Большую Бронную или к «Макдональдсу», как обычно они говорили, чтобы сориентироваться. Это был первый «Макдональдс», открывшийся в России, именно тот, в который в девяностом году стояла многотысячная очередь. Повернув после стеклянных дверей направо, поднимались на другую сторону Тверской улицы, к зданию газеты «Известия». Налево шел длинный переход, из которого попадали к известному с советских времен месту встречи влюбленных – памятнику Пушкину. Далее, возле памятного знака жертвам теракта 2000 года – мемориальной стены с белой плитой и отлитым черным тюльпаном, переход раздваивался, выводя на Тверскую улицу на стороне Елисеевского магазина. Если же идти дальше, можно было подняться в город с другой стороны Тверской улицы, или же Тверского бульвара, рядом с рестораном «Армения» и музеем Коненкова. Когда Надя поднималась здесь, она вспоминала
