Зимняя бухта - Матс Валь
На следующий день Лунд спросил нас, о чем, по нашему мнению, думают те, кто присваивает чужую собственность.
Я сказал, что они вообще не думают, что их сбила с пути истинного зацикленность общества на потреблении.
В ту четверть я был по шведскому первым в классе. Так сказал Лунд.
«Ты мой лучший ученик», — объявил он. Я ответил, что считаю его хорошим учителем, потому что он объясняет всегда по делу.
Он как будто понял, что я имею в виду. А я сам не понял. На экзамене мы подарили ему цветы, а я сказал речь.
На следующий день после выпускного мы опять угнали его машину. Лунд жил во Флемингсберге. В бардачке лежали два новеньких ключа.
«Спорим, это от его квартиренки», — сказал Смурф.
И мы вскрыли Лундову квартиру.
Лунд жил внизу, и все оказалось как думал Смурф. Ключи подошли к входной двери. Наверное, Лунд сделал их для кого-то из своих знакомых.
Оказавшись в трехкомнатной квартире, мы стали искать деньги. В гостиной стоял белый кожаный диван, глупо большой для такой комнаты. В пару к дивану — два громадных кожаных кресла, тоже белые. Мебель походила на спящих зверей. Между диваном и креслами стоял стеклянный столик, а над диваном висела огромная картина с изображением горы. Гора высилась на фоне красного неба, вдали угадывались береза и лодка.
Смурф принялся обшаривать спальню. Я сел в кресло и стал смотреть на картину. Потом открыл балконную дверь. Этому нас научил Курт. Затеял обворовать кого-нибудь — позаботься о путях отступления.
«Иди сюда, погляди!» — позвал Смурф из спальни.
Я пошел к нему.
Смурф выволок откуда-то огромную картонную коробку с надписью «Электролюкс». Коробка оказалась набита газетами, и все они были одного рода. Напечатанные на толстой глянцевой бумаге, с фотками мужчин в тесных кожаных штанах; мужчины были усатые и все в шапочках-пидорках с надписью «Харли-Дэвидсон».
Потом мы со Смурфом услышали, как за дверью кто-то смеется, и быстренько выбрались через балконную дверь. Но такую историю ведь не расскажешь, имея в распоряжении всего две минуты и один стул.
Я снова пошел на кухню. Мама с Леной сидели за столом напротив друг друга.
Я достал молоко, смешал себе стакан какао. Потом подсушил четыре тоста, намазал маслом. И уселся за стол.
— Как в новой школе? — спросила Лена и откинулась на спинку стула.
— Вроде неплохо, — сказал я. — Нам на завтра дали задание. По импровизации.
— Это что?
Я объяснил, и Лена предложила изобразить, как я в пять лет учился плавать по-собачьи.
— Ну не знаю, — сказал я. — Ничего в голову не лезет.
— Ты всегда был такой стеснительный, — заметила мама.
— Может, в классе есть симпатичная девочка? — поддразнила Лена.
Я уставился в стол — не хотел, чтобы она что-нибудь заметила, но Лена заметила.
— Глядите-ка, и правда есть! — воскликнула она. — Вот поэтому и трудно. Ты стесняешься симпатичной девочки!
Лена рассмеялась и откусила от моего бутерброда.
— Помнишь ту девочку, из начальной школы? — спросила мама.
— Лену Турелль?
— Ты из-за нее стеснялся.
— Мне ты говорил, что женишься на ней. Тебе было всего восемь. — Лена опять нацелилась на мой бутерброд и я отдал его ей. — Вы со Смурфом целовали Лену Турелль, ага? Хотя ей это не нравилось.
— Ее отец потом звонил, жаловался, — добавила мама.
— Ну скажи, о чем будет твоя импровизация, — пристала Лена.
— Я изображу, как выгнал Навозника.
Веселье у мамы с Леной как ветром сдуло. Зря я это сказал. Они переглянулись, и мама покачала головой.
— Ему не всегда было легко в жизни, а в детстве и вовсе пришлось несладко.
— Да что за… Вы-то почему должны из-за этого страдать?
— Мне кажется, ты не до конца понимаешь. — Мама закурила.
Чего я не понимаю? Чего не улавливаю? Он живет здесь, хороводится с моей матерью, а трахает мою сестру. Чего я не понимаю?
— Не говори так, — попросила Лена.
— Как «так»?
Лена уткнулась головой в руки, плечи у нее задрожали.
Она опять расплакалась.
— Чего я не понимаю?
— Не знаю, — сказала мама. — Оставь нас в покое.
Она посмотрела на Лену, вздохнула. Я поставил стакан в раковину.
— Пойду-ка я спать.
— Спокойной ночи! — крикнула мама мне в спину.
В ванной я привел себя в порядок. Стоял перед зеркалом, рассматривал зубы. У меня один передний зуб кривой, не сильно, почти незаметно, но иногда мне кажется, что он ужас какой кривой. Я несколько раз улыбнулся себе в зеркале, пожелал себе спокойной ночи и пошел спать.
Сначала я думал про Элисабет. Думал, как это — трогать ее. Видел ее перед собой: как она делает колесо и груди колышутся под блузкой. Потом я увидел, как она лежит на газоне. А я грыз травинку и наклонялся над ней.
Потом мы снова оказались в планетарии.
— Билл Бафорд, — зовет Элисабет, — пришел ваш сын!
Она открывает какую-то дверь — и тут же отступает назад. За дверью обрыв. Двадцать метров свободного падения.
Я заглядываю ей через плечо. Вижу внизу огромный зал, несколько сотен стульев с красной обивкой, как в кино. Прямо над нами — гигантский купол со звездным небом.
— Персей и Андромеда, — произносит Элисабет.
Но дальше я ее не слушаю — до меня доносится знакомый голос. Мамин. Он идет с противоположной стороны, где тоже дверь, открытая в бездну.
«Вон отсюда! — кричит она. — Вон!» Вдруг в проеме появляется крупный темнокожий мужчина.
— Папа! — зову я.
И вижу тень у него за спиной, всего лишь движение; он взмахивает руками, кричит и срывается в пропасть, и когда он падает на пол, слышится отвратительный шлепок, как вот мама шлепает тряпкой по краю раковины.
— Папа! — кричу я и бегу по коридору мимо мужчины с кофе за приоткрытой дверью. Бросаюсь вниз по ступенькам, подбегаю к стеклянной будке, где теперь сидит цветная женщина в накинутой на плечи синей кофте.
— Эй, эй! — кричит она. — Мы еще закрыты!
Я, не обращая на нее внимания, вбегаю в зал. Папа лежит на животе, руки и ноги широко раскинуты. Я падаю рядом на колени, слышу, как Элисабет зовет на помощь. Она борется с женщиной в красном плаще. Обе кричат. Такой же красный лакированный плащ был у мамы. Красный плащ и
