За гранью. Записки из сумасшедшего дома - Андрей Викторович Белов
И вдруг вой, одинокий и отчаянно безысходный, заставил меня поднять слипающиеся глаза. Небо разъЯснилось.
Полнолуние…
Появление луны было неожиданным в этой беспросветности. Ее свет как будто призывал все живое встрепенуться от отчаяния и объединиться в своем одиночестве. Уравнивала ли луна в правах всех, не обращая внимания ни на природную иерархию, ни на социальный статус, ни на возраст и амбиции, я не знаю, но все мы были сейчас ее детьми и ее сиротами – сиротами подлунного мира. Может быть, только под луной мы можем… нет, не ощутить, а только приблизиться к ощущению единства с этим миром и друг с другом – единства одиноких душ.
Шло время, я завороженно слушал этот вой, обращенный ввысь, и понимал, что в это мгновение, глядя на небо, я вижу то же, что и тот, кто воет. Не сразу, но я стал различать интонации, чувства и почти понимать, что хотел выразить голос. Это были мысли без слов, это было состояние души – одиночество, понятное всему живому. Голос говорил о праве занимать свое, именно свое место во вселенной и указывал на несправедливость и скоротечность этого мира. Мысли и чувства входили в меня, становились моими, и в душе я уже готов был тоже обходиться без слов. Лунный свет и одинокий вой показывали мне путь к пониманию того, что есть вокруг меня вечного и непреходящего, и того, что есть в нем конечного и бренного. Я увидел этот мир в его гармонии белого и черного, в его холодном свете и космическом мраке, без начала и конца. Отодвинув от себя бумагу и карандаш, я вслушивался в звуки ночи.
Второй… третий голос… затем еще и еще; с разных концов поселка присоединялись воющие голоса.
Что-то подтолкнуло меня встать, выйти на улицу. Я обогнул дом на западную сторону, где была видна луна, подвинул под себя опрокинутое ведро и сел.
Я стал осматриваться вокруг и прислушиваться. Голоса начинали казаться мне родными. Я пропускал эти звуки через себя, и мое сознание, постепенно проникалось их гармонией. Мир становился для меня все более и более простым и понятным; все становилось естественным; я стремительно растворялся в природе с ее бесконечной и такой родной сущностью. Мысли рождались во мне и уходили, уступая место другим мыслям; сразу несколько мыслей одновременно возникало в голове; они не пересекались и не путались, каждая жила самостоятельной жизнью, ведь они были без слов. «Присоединиться к этому действу, стать его частью! Но как?» Я вслушивался в этот многоголосый вой и старался понять законы мышления всего живого в целом. Несколько раз я пытался начать выть, но то хрипы, то повизгивания сбивали дыхание. Я снова прислушался к вою собак и снова постарался понять, что же делает их вой таким естественным, простым и понятным.
Необъятный и завораживающий мир звуков, запахов и образов предстал передо мной. Вдруг, поняв что-то важное, а скорее, почувствовав какими-то новыми для меня чувствами, я сел на землю на задние лапы, поднял морду к луне, вытянул шею, выпрямил хвост по земле и… ЗАВЫЛ.
Мой голос звучал чисто, сильно и проникновенно. Голос отражал состояние моей души и звучал в унисон с ней. Простые и доступные всем ноты рассказывали миру обо мне лучше миллиона слов – слов, которые, по сути, оказались бы ложью. На глазах выступили слезы – нет, не одиночества, покинутости и забвения, а слезы радости – радости бытия.
Теперь уже я понимал, что вой – это… ИСПОВЕДЬ, которая обнажает душу перед всеми и, главное, перед самим собой, ничего не прося и не жалуясь, вой – это… МОМЕНТ ИСТИНЫ, это интимное общение с вселенной.
Удивительно, насколько долго хватало мне воздуха: только изредка я прерывался, чтобы снова сделать глубокий вдох. В моем голосе отражалась вся моя жизнь: радость рождения, детство, первое свидание и познание, грусть о невозвратных летах и радость жизни… все было в моем крике – я оголял душу.
Вскоре голоса смолкли…
Теперь уже я выл в полном одиночестве. Я выл самозабвенно; понятия времени и пространства для меня уже не существовали, да и себя я перестал ощущать как такового, как единица, как существо, принадлежащее этому миру, я растворился полностью, без остатка в этом лунном свете, в этом пространстве и в этом времени. Я был счастлив – счастлив вообще.
Постепенно собаки стали собираться в отдалении от меня, прижимаясь к противоположной стороне улицы, пролегающей рядом с забором. Они подходили осторожно, словно крадучись. Вторая… пятая – наверное, все, что выли в поселке. Они собрались вместе и, как мне казалось, с удивлением смотрели на меня и… слушали.
Но вот одна за другой собаки начали присоединяться к этой песне. Все мы выли на разные голоса, и души наши изъявляли себя в соответствии с собственными колебаниями… Голоса сначала случайно, но затем все чаще и чаще стали переплетаться и сливаться друг с другом и наконец слились в грустную единую песню – песню одинокой и отчаявшейся ДУШИ.
Не сразу, но наши души зазвучали в унисон, и единый голос понесся по просторам космоса; все стало вибрировать и расплываться и наконец потеряло свои первоначальные очертания. Исчезло все, был только голос – голос, заполнивший собой самые дальние и потаенные уголки мироздания; это уже не были голоса земных существ, слившиеся воедино, – это был голос самой вселенной, колебания ее ДУШИ…
Вдруг облака закрыли луну, и все смолкли. Я медленно стал подходить к забору; я чувствовал всех их, стоящих за забором, родственными душами. Подойдя совсем близко, я разглядел… О, Господи! – глаза-то, глаза были человеческими… За каждой парой глаз была своя судьба, своя жизнь и свое одиночество. Я стоял и не мог оторвать взгляда…
Мысль о том, что я не один в этой ночи, мелькнула у меня. Как сказать по-собачьи «Кто вы?», я не знал. Собаки еще немного постояли, повернулись и медленно скрылись в переулках поселка.
Грустно и не спеша, просеменил я к дому.
Я лежал на кровати и размышлял о своей судьбе и уже начал дремать, как раздался телефонный звонок. Я взял в руку телефон. «Алло, алло!» – в трубке молчали, замолчал и я. Почему-то мне вспомнились «человеческие глаза», и я собрался спросить: «Кто вы?»
