Обещание - Дэймон Гэлгут
Кое-что, впрочем, беспокоит ее.
Но почему? спрашивает. Почему ты сказал Па, что он должен отдать Саломее дом, если знал, что он не может?
Он пожимает плечами. Потому, говорит он. Мне так захотелось.
Вот когда у нее на крохотную капельку, незаметно для нее самой, зарождается понимание страны, где она живет.
На следующий день ее опять отправляют с чемоданом жить в школу. Всего на несколько месяцев еще, говорит ей Па, когда она пытается протестовать. Пока все не уляжется. Спорить бесполезно, она по его голосу слышит. Да, обещал, да, христианин всегда держит слово, но ее потребности ничего не значат, что она, в сущности, такое? Поэтому Лексингтон везет ее и высаживает у прудика с рыбками, и она должна медленно подниматься по узкой лестнице в спальню, где пол покрыт холодным линолеумом, где ровными рядами стоят одинаковые кровати, где ее кровать в углу какой была, такой и осталась.
Ее брат уезжает на следующее утро или, может быть, через утро, весной ранние часы мало друг от друга отличаются. При нем его армейская сумка и винтовка, на нем форма, выглаженная Саломеей, хотя ботинки он начистил сам. Провожающих никого. Астрид спит, а Па уже уехал трудиться в свой парк пресмыкающихся. Лексингтон подгоняет «триумф» к переднему крыльцу, и Антон ставит сумку в багажник. Винтовку оставляет при себе, чтобы видели, если что.
До свидания, дом. До свидания, Па, хотя ты не ответишь. Свет во время тряской езды прибывает, как в ране прибывает кровь. Антон выходит открыть и закрыть ворота, и они едут захолустными дорогами, удаляясь от города.
Недалеко от Йоханнесбурга есть место, армейский пункт посадки-высадки, откуда он может уже добираться без Лексингтона. Двое таких же, как он, срочников ждут попутку. Он вынимает сумку из багажника и наклоняется к пассажирскому окну. Пока, Лекс, езжай себе триумфально. До свидания, Антон. До встречи.
Около полудня он подходит к своему лагерю. Последняя попутка высадила его в полукилометре, и ему надо идти к главным воротам по длинной пригородной улице. За высоким забором с колючкой поверху видны палатки и сборные домики, ряд, другой, третий, четвертый, между ними ходят молодые люди вроде него, стирают шмотки, курят, разговаривают.
Одна из фигур отделяется от остальных, идет к забору. Эй, кричит солдат Антону. Здоро`во!
Через пару секунд он припоминает. Поздняя ночь, тени на гудроне. Бойль! Говорил же тебе, Боль, что еще увидимся.
Где ты был?
Дома, мать хоронил.
Не надоели еще эти шутки?
О той странной ночной встрече, когда он стоял в карауле, Бойль думал потом и решил, что собеседник дурачился. При дневном свете за забором он выглядит совсем обычно, парень как парень, ничего такого страшного в нем нет.
Антон держится за забор одной рукой и, щуря глаза, смотрит вдоль него на главные ворота с двумя, кажется, часовыми. Прямо сейчас, в этот самый миг он осознал, что не в состоянии опять пройти через эти ворота, не в состоянии примкнуть к происходящему внутри. Не может он этого, и все. И не может сказать почему. Что-то сделалось, больше он ничего не сумел бы выговорить, если бы вы его спросили. Что-то со мной сделалось.
Ты свидетель важного события, говорит он Бойлю.
А?
У тебя на глазах моя жизнь перескакивает с одной дорожки на другую. Перед тобой свершается великая перемена.
Ты про что?
Про Большое Нет. Я долго к этому шел, но всё, хватит. Я наконец отказываюсь.
От чего?
От всего этого. Я говорю: досюда и ни шагу дальше. Нет, нет и нет! Подумав, добавляет: ты можешь со мной, конечно.
С тобой куда? Мы не знакомы почти.
Это скоро изменится.
Ты чокнутый, смеется Бойль. Вот ведь любитель пошутить этот Сварт. Сперва, значит, мать свою убил, а теперь к лагерю вернулся и тут же, значит, в самоволку! Ха-ха! Наверняка двинет, как все, дальше к воротам, потом пересекутся еще, скорее всего в столовке.
Но не тут-то было.
Эй! Ты куда?
Назад топает, откуда пришел. Бойлю приходится трусить вдоль забора, чтобы быть с ним наравне.
Эй, шутник, говорит он. Тебя же сцапают. Под арест захотел? Эй! Ты что? Не смешно ведь уже совсем. Ты здоров или как? Погоди. Не надо. Война идет, ты слыхал?[25] О стране не думаешь?
Антон не отвечает, потому что не слышит. Желание убраться отсюда, простое, слепое, гонит его, толкает сзади, словно гигантская рука.
Военная форма и источник риска теперь, и огромная подмога. Попутку, если ты в армии, поймать легко, но есть военная полиция, есть проверка документов. Лучше поскорей переодеться, и через несколько часов в круглосуточном магазине у шоссе, ведущего на юг, он покупает бейсболку, чтобы напялить на голову. Солнечная Южная Африка, написано над козырьком. Смотрится на нем глупо, но прикрывает стрижку и бóльшую часть шва на лбу. Зайдя в «Уимпи»[26] по соседству, он переодевается в туалете в гражданское: джинсы, футболка, свитерок, повседневные туфли. Глядя на себя в зеркало, думает: ничего, сойдет, молодой человек куда-то направляется по своим делам.
Солнечная Южная Африка. Это перекликается с тем, что у него на уме. С самого утра, с той минуты, когда он пошел прочь от лагеря, пульсирует в его воображении первозданный белый морской берег, коровы стоят на песке, жуют, мычат. Вдали над пышным зеленым ковром древесных крон видны подернутые дымкой утесы. Не те места, где он когда-либо бывал, но старшие мальчики в школе, он слышал однажды, рассуждали про Транскей[27], про то, что там можно жить в джунглях простой жизнью, ловить рыбу, кататься по волнам на доске, покуривать травку, и ему пришло в голову, что он мог бы отправиться туда на время. Денег у него почти нет, плана никакого, знакомых ни души, но все это лишь усиливает тягу, и он верит, что там как раз подходящее место, чтобы исчезнуть, если ты так настроен.
Первым делом, Антон, добраться бы туда! Время между тем уже позднее, дело к полуночи, не так много машин на дороге. Чуть отойдешь от уличных фонарей, и наваливается тьма, напичканная пустотой и угрозой. Рядом гараж, позади него глинистое поле, по краю идет канава, полная сорной травы.
