Успех - Игорь Фомин
– В той степи глухоооой, зааааамерзал ямщик… – пели с надрывом приятели, смахивая театральную слезу. – Наливай!
В своём неприятии, Эдуард дошёл до того, что отказывался есть блины на Масленицу, топая в «Макдоналдс» покупать чизбургер. Когда его спрашивали, какое у него происхождение, он отвечал витиевато:
– Да там, много кровей намешано…со всей Европы.
Эдуард был благодарен родителям, что его не назвали пресловутым Ваней, Серёжей, Петей. О, нет! Его нарекли благородным именем англосаксонского происхождения, которое носили короли, герцоги и наследные принцы с Туманного Альбиона. Впрочем, приятели, незнакомые с историей Великобритании, по простоте душевной называли его «Эдик», комкая величественность и аристократизм этого имени. Иные же сокурсники, и вовсе коверкали благородное имя, добавляя неблагозвучную рифму.
Говоря о России, Эдуард презрительно называл своё отечество «эта страна» или «Рашка», досадуя, что родился на «данной территории»:
– Угораздило же…
Он бы с удовольствием уехал в Лондон на постоянное ПМЖ, но ввиду отсутствия средств вынужден был вернуться к родителям. Отец, который обеспечивал ему учебу и проживание в Москве, настаивал на возвращении в родные пенаты. Здесь, считал Толкачёв-старший, сын сможет «пообтесаться», набраться живого реального опыта, а главное – быстро сделать карьеру при содействии родителя.
И вот, Эдуард, словно гонимый судьбой гений, отправился в «ссылку», на малую родину, еще больше им презираемую, чем страна в целом. Его коробил здешний провинциальный уклад, все эти мелкие людишки со своими мерзкими претензиями на «счастливую богатую жизнь». Эдуард приходил в неописуемое бешенство, когда кто-то хвастал своими покупками: машиной, мебелью, бытовой техникой.
– Папуасы! Бабуины! – орал Эдуард, разглядывая городской пейзаж из домашнего окна. – Куда вы лезете, быдло?
Получив должность финансового директора, Эдуард решил, что пора заняться «воспитанием бабуинов», оборзевших от свободы и бума потребления. Он гордо величал себя «антикризисник», радостно подписывая бумажки по сокращению штата. Ему было приятно поквитаться с «этими людишками», которые вдруг возомнили себя буржуа. Наконец, судьба расставила всё по своим местам, возвысив благородного Эдуарда над плебеями. А «невидимая рука рынка» дотянулась и до этих проклятых мест, низвергая пигмеев с насиженных тёплых местечек.
– Массам не нужна свобода! – просвещал Эдуарда отца, козыряя образованием. – Только мы, правящий класс, можем понять её великое назначение. Чернь не способна правильно распорядится дарами демократии. Для них свобода – это значит законно бухать где-нибудь в парке или у подъезда. Круглосуточная продажа алкоголя – вот предел их мечтаний. Самойлов решил, что мы живём где-нибудь в Англии, и наделил департаменты почти неограниченной свободой для развития бизнеса. Что ж, идея неплохая, слизанная с западных компаний, но к чему это привело? К бунту! К воровству! Чуть разбогатевшие плебеи тут же захотели еще большей власти и денег. Занавес.
Проведя сокращения, Толкачевы тут же ликвидировали бизнес-единицы (департаменты). Теперь они назывались «производственными участками». На них возлагались прежние задачи – поиск и освоение заказов – при этом они полностью лишались своих бюджетов и прочих «плюшек». Каждое решение теперь нужно было согласовывать с одним из Толкачёвых. Для острастки, всех директоров департаментов уволили в первый же месяц проведения масштабной оптимизации. Новые руководители набирались из исполнительных «тихоней», которым установили жёсткий оклад, дабы не зарывались и не ловчили с премиями.
Креативный Эдуард, вжившись в роль великого реформатора, решил разработать «Корпоративный этический кодекс». Особое внимание он уделил разделу, посвященному внешнему виду сотрудников. Отныне запрещалось появляться на работе в столь любимом сasual, спортивной или домашней одежде. Вводился «тотальный» деловой стиль: мужчины должны были ходить в строгих костюмах и галстуках, женщины – в юбочных или брючных костюмах. Эдуард целый вечер гадал, нужно ли установить какой-то единый цвет одежды? Если нужно, то какой: черный, тёмно-синий, серый? Перебирая варианты, он весь испсиховался. Поздно лёг спать, но и ночью ворочался, думая над злободневным вопросом. Трудно было остановить «неосознанный акт мышления», и в тот час, когда отсталая Россия забылась тяжёлым дремучим сном, Эдуарда-реформатора преследовали мысли, мысли…
Наконец, утром он решил-таки повременить с единым цветом, чтобы вернуться к данному вопросу на следующем этапе «реформ».
Эдуард весьма преуспел в бумажном творчестве. Каждый день на места сыпался непрерывный поток каких-то приказов, распоряжений, директив. Все они были выдержаны в суровом официальном тоне, требуя незамедлительного исполнения.
– Приказы не обсуждаются! – орал Эдуард на совещаниях.
Он считал ценными тех работников, кто слепо подчиняется воле «верховного командования» и понимает с полуслова, что от них требуется. Терпеть не мог «тормозов», которым всё нужно было разжёвывать, разъяснять. Вскоре вокруг Эдуарда сформировался кружок из любимчиков-подхалимов, щедро снабжавших его разного рода «оперативной» информацией:
– Сегодня инженер Зайцев возмущался, что, мол, за такие командировочные надо морду бить начальству…
– Монтажники у Борисова опять припёрлись на работу с «запашком». Сколько ж терпеть это свинство? Уже и рублем их наказывали, а толку?
– Максимова сегодня на работу опоздала, аж на двадцать минут. Иду по коридору – смотрю она мимо меня бочком-бочком, вся такая виноватая, глазки в пол. «Здрасте», говорит, Николай Антонович. «Маршрутка» по дороге сломалась, уж такие они, мол, ненадежные. Я отвернулся, противно стало. Ладно, сама дура, так и меня еще держит за дурака.
– Хм, занятно… – одобрял Эдуард, делая дорогим паркером пометочки в своём ежедневнике. – Будем принимать меры. Надоело с ними вошкаться. Хорошего отношения они к себе не понимают. Что ж, придётся по-плохому.
– Увольняем? – спрашивал подхалим с улыбочкой, уже зная ответ на свой вопрос.
– Разумеется. Лимит доверия исчерпан. Только железной рукой можно навести порядок в этом свинарнике. Не мы такие – жизнь такая.
Эдуард поощрял доносительство, и вскоре решил распространить «передовой опыт» на всю компанию. Он распорядился установить в подразделениях почтовые ящики, куда любой работник мог свободно опустить кляузу на своего коллегу. Также был создан «телефон доверия», выполнявший ту же функцию – приёма «сигналов» от неравнодушных сотрудников. Эдуард любил вечерком, после тяжелого рабочего дня, разбирать эти «анонимки» у себя дома. Плотно поужинав, садился в уютное кресло и закуривая «Parliament» наслаждался народным фольклором. Кто-то оговаривал своего коллегу, который почему-то зарабатывал больше автора письма. Кто-то подсиживал своего начальника, живописуя все огрехи последнего. Некоторые строчили поклёп на симпатичных сотрудниц – женщины, вероятно, писали из зависти или ревности, а мужики больше от обиды, что их «отшили» офисные красотки.
Из одного такого доноса Эдуард узнал о романе руководителя учебного центра Снежаны и бывшего руководителя компании Самойлова.
– А вот это интересно… – воскликнул Эдуард, срочно закуривая новую сигарету. – Надо же, какие страсти здесь творились. Айда Самойлов, айда сукин сын! Весь такой правильный, представительный.
