Андрей Зарин - Скаредное дело
Боярин поднялся и кивнул князю.
Князь пошел за ним.
Они перешли грязный двор и вошли в застенок.
Обстановка и убранство внутри сарая были то же что и в Рязани, только сарай был побольше, да и мастеров числом тоже больше. Мастера сидели у нехитрых снарядов, приказный дьяк уже сидел за столом.
Боярин перекрестился на образа, пролез за стол, указал место князю и сказал дьяку:
— Князь Теряев на место меня допрос чинить будет, а ты пиши да, в случае что, указывай!
Дьяк поклонился поясно князю и снова сел, готовя бумагу и перья. Его взрытое оспой широкое лицо с огромным сизым носом и крошечными глазками, с жиденькой бородкой и толстыми губами, приняло омерзительное подобострастное выражение.
Он прокашлялся и сказал мастерам:
— Федьку, по прозванию Беспалого!
Один из мастеров скрылся. Князь нетерпеливо повернулся на месте. Минуты ожидания показались ему часами. Наконец послышалось бряцание цепей, скрипнула дверь, и в сарай ввели Федьку. Он был жалок, опутанный цепями; невыразимый ужас искажал и без того обезображенные черты его лица.
Войдя он упал на колени и завыл.
— Пресветлые бояре, кому что худо я сделал? Разорили, сожгли меня тута посадские да ярыжки; ушел в Ярославль, греха подальше и там сымали меня сыщики и сюда уволокли. По дороге поносили и заушали, в яму бросили, а чем я, сиротинушка пови…
— Молчи, смерд! — закричал на него вдруг князь. — Ты Федька Беспалый? Отвечай?
— Я бояр… — начал Федька, но взглянув на князя, вдруг побледнел как бумага и не смог окончить слова.
— Знаешь кто я?
Федька собрался с духом.
— Как не знать мне тебя, князь Терентий Петрович! Кто тебя по Москве не знает…
Князь нетерпеливо махнул рукой.
— Ответствуй теперь, для чего, по чьему наговору, или по собственной злобе, или корысти ради, моего сына заказал скоморохам скрасть, а потом заточил его?
Федька сделал изумленное лицо.
— Смилуйся, государь! — завыл он. — Николи твоего сына в очи не видел, ведом не ведал. Кто оплел меня, сиротинушку?
— Брешешь пес! Говори по правде!
— Дыбу!.. — коротко сказал дьяк кивая мастерам.
Федьку вмиг подхватили под руки, в минуту сняли с него цепи, еще минута, и слух присутствующих поразил раздирающий душу крик.
Трудно сказать, взяли ли мы с запада (через Польшу) всю целиком систему допросов «пристрастием» и весь инвентарь дьявольского арсенала, или дошли до него сами, только печать нашей самобытности, несомненно, лежала и тут. Известно, что от татар мы взяли только кнут да правеж, но ко времени описываемой эпохи у нас был так полон застеночный обиход, что в пору любой испанской инквизации. Правда, все у нас было проще: вместо знаменитой «железной девы», которая пронизывала жертву сотнею кинжалов, оставляя нетронутым только сердце, у нас имелись две доски, утыканные гвоздями. Клали на одну доску, прикрывали другой и для верности ложился на нее заплечный мастер, вместо не менее знаменитой «механической груши», разрывавшей рот, у нас забивался просто клин с расклинием, вместо обруча надевалась на голову простая бечевка и закручивалась, пока у пытаемого не вылезали глаза, ну, а клещи, смола и сера с тем же успехом, хотя и без знаменитых сапог… Рубили у нас головы, четвертовали, колесовали, жгли и в дополнение сажали на кол и зарывали в землю.
Несомненно, все это осталось нам в наследство от Ивана Грозного.
Федьку потянули на дыбу; дюжий мастер повис у него на ногах, и руки, хрястнув в предплечьях, мигом вывернулись и вытянулись, как канаты. Другой мастер сорвал с Федьки рубаху и замахнулся длинником…
— Спустите! — тихо приказал дьяк.
Веревку ослабили.
Федька упал на пол.
Мастер плеснул ему в лицо водой из ковша.
— Скажешь? — спросил Федьку дьяк, когда тот очнулся.
— Ох, батюшки мои, скажу! Ох, светики мои, все скажу! — простонал Федька.
— Все?
— Как перед Истинным Богом все! Ох, косточки мои! Ох!
— Знал, что мой сын? — глухо спросил Теряев.
— Ох знал! Знал, государик мой!
— Сам скоморохов заказывал?
— Ой, нет! Просто привели, я и признал… да!
— Сына-то? Что ты брешешь?! — не утерпел боярин.
— Подтяни! — сказал дьяк.
Блок заскрипел снова.
— Ой, не надо! Ой, милые, не надо!
— Ты так говори, стоямши, с усмешкой пояснил дьяк.
Федьку поставили на ноги и слегка приподняли его руки, одно движение мастера и он мог висеть на четверть аршина над полом.
Федька стал давать показания. Князь торопил его. Бывали минуты, когда Федька заминался, его подтягивали или оглушали ударом длинника, и он продолжал свою повесть.
Приезжала до него бабка колотовка из Рязани, Матрена Максутова, прозвищем Огневая. Была красавицей, ныне воеводством занимается. И привезла она ему наказ от воеводы рязанского, Семена Антоновича Шолохова, чтобы он де извел щенка князя Растеряева, за что посулил сорок рублей, а в задаток полсорока. Бил он, Федька, с ней по рукам, а потом засылал на княжию вотчину скоморохов, сговорившись на десяти рублях. Привели его, мальца, как есть в канун въезда Филарета в Москву от плена польского, он схоронил его, а там, на другой день рапату разбили, сожгли и мальца у него скрали… Только ему и ведомо.
Князь сидел сжавши голову руками и, казалось, ничего не слышал. Признание Федьки изумило его и совершенно сбило с толку. Боярин Шолохов, воевода Рязанский? Был он в думе на Москве, потом был послан на воеводство… вот и все. Не было про меж них ни ссор, ни какой зацепки. С чего ему?
— Что Матрена тебе говорила? Для чего воеводе мое сиротство нужно? наконец, спросил он.
— Не сказывала, светик мой, не сказывала! Ой, не тяните! Как перед Богом говорю, не знаю!
Князь махнул рукой и встал. Колтовский вышел за ним.
— Ну, вот, князь, и дознались! Теперь ищи своего врага…
— Все мне враги!
— Что ты? Кто все?
— Воевода этот, Матрена, Федька Беспалый, скоморохи… всех изживу!
Боярин усмехнулся.
— Ну, Федьку я на себя возьму. Поспрошаем его насчет казны, а там и на виселицу. Воеводу с Матрешкою этой, может и сам доймешь, ну, а скоморохов… — боярин развел руками, — много их больно, князюшка!
— Травить псами у себя на вотчине заказал, а сам бить их буду!
— Не перебить всех! — засмеялся боярин и сказал. — Однако, не помяни лихом! Прощай, князь! А я пойду Федькину казну искать.
И хрипло засмеявшись, он пошел в застенок. Князь вскочил на коня и поехал в дом Шереметева.
18
Пылкий князь рвал и метал в нетерпении, горя местью к мало знакомому воеводе рязанскому.
Вскоре поехал он на Верх, чтобы бить челом царю, и вдруг узнал, что царь с матушкой своей поехал к Троице, а оттуда на Угрешь, на богомолье. А там, поехали по городу бирючи клич кликать: девиц на царские смотрины собирать. Потянулись вереницею по Москве возки, колымаги, забегали по дворцу царские слуги, размещая всех.
Приехал царь, начались смотрины, не до князя и не его жалобы царю было.
Кинулся князь к патриарху, тот хоть и принял его ласково, но ответствовал:
— Невместно мне в столь суетное дело вязаться. Бей челом царю на том, чтобы он выдал тебе воеводу головою, а я в стороне; у меня дела государские, а не сия пустяшь.
— Но, святый отче, до того же царю теперь? — взмолился князь.
— Потерпи!
А тем временем дочь боярина, князя Владимира Тимофеевича Долгорукова, княжну Марию Владимировну на Верх взяли и царской невестой нарекли.
Не медлил царь и вскорости была назначена свадьба.
Поскакал бы в Рязань князь и глаз на глаз переведался бы с воеводою, если бы не удержали его Шереметев да жена. Для своего успокоения на время взялся он за постройку и стал выводить себе палаты на Москве-реке, недалеко от немецкой слободы.
Из слободы вызвались охотно помогать ему чертежник да кровельщик, и действительно на удивление всем строились пышные хоромы князя. В три этажа выводил немчин терем, а за ним становилась церковь маленькая, а там летник да бани, да службы, да клети, да кладовки, да подклети, и наконец, садовник, тоже из слободы, наметил богатый сад с прудом и фонтаном.
Строилась церковка и на вотчине, и не будь этих строек, умер бы с досады и нетерпения князь. Только и отвел он душу свою, что длинную отповедь своему другу Терехову послал, моля его в то же время ни своей бабе о том не говорить, ни воеводе словом не намекнуть.
«А коли можешь окольностью правду допытать, в кую стать он черную злобу на меня имеет, то допытай и допытавши отпиши. А я, царя повидавши, бить челом буду, чтобы выдал он мне пса смердного головою, и ужо от него правды с дыбы дознаю».
19-го сентября праздновалась свадьба царя Михаила с Марией Долгорукою. Пышная была свадьба.
Царь был светел и радостен, как Божий день.
Молодая невеста сияла царственной красотою, и патриарх со слезами умиления на глазах соединил их руки.
