Вячеслав Курицын - 7 проз
Архитектор безмолвствует.
- Или забыл, о ты, уезжающий в государство смерти, ту лекцию, которую ты сам прочел мне в тысяча девятьсот коммунистическом году в этой самой комнате, у воображаемого камина, за стаканом игристого пунша, лекцию о двух типах архитектурной эклектики - романтической, когда стили перемешиваются от наивной тяги к преодолению суровости классицизма и от тривиальной неразвитости технологий, и исторической, когда стили соединяются по воле ясного замысла, благородной идеи и по аналогии с эклектикой самого естества, разве не ты напоминал мне фразу Гоголя: "Город - живой пейзаж", разве не ты раскрывал мне благородство замысла Учителя - воспроизвести в одном Доме всю историю архитектуры, и разве не мы с тобой набивали легкие пылью архивов, добиваясь, чтобы замысел Учителя был не только воспроизведен, но и отточен, усилен, еще более одухотворен?
Архитектор безмолвствует.
- Разве не ты клялся мне Гатчинским дворцом и святым именем Антонио Ринальди, что наш Дом станет апофеозом синтеза разных искусств архитектуры, скульптуры, керамики, фрески... Или не ты утверждал, что только усилия множества муз могут противостоять колодцу небытия?
Архитектор безмолвствует.
- Разве не ты уподоблял нас Мастеру Наф-Нафу, воздвигнувшему и в миру, и в душе своей замок, способный сокрыть за своими стенами Братьев от холодных ветров онтоса и визгливых ветров современности?*
______________
* Признаться, для нас многое оставалось непонятным в беседе двух посвященных, особенно в последней ее части. Желая знать истину, мы упрямо теребили некие темные труды, составленные людьми чужого племени, сомнительного роду, - и только пуще прежнего все запутали. Но, как заметил еще автор "России во мгле", ищешь в ящике булавку, а обрящешь золотой. Нас выручило 80-летие Сергея Михалкова, сподвигнувшее исследователя М. Золотоносова на юбилейную статью. Читаем:
"И наконец, сказка "Три поросенка" (1936) - произведение не менее знаменитое, чем "Дядя Степа". Конечно, всех тогда прельстило наглядное доказательство того, что ротозейство, отсутствие бдительности и доверчивость до добра не доводят. Однако дело оказалось сложнее намеков на борьбу с троцкистско-зиновьевскими волками в овечьих шкурах.
В первом издании сказки было указано, что текст и рисунки принадлежат студии Вальтера Диснея; затем эта запись исчезла. И неспроста, ибо корни сказки американские, а сам рассказ насыщен густой и разнообразной масонской символикой.
Масоном является персонаж Наф-Наф. Он вольный каменщик, у него в руках треугольный мастерок (на рисунке Диснея), а два его легкомысленных братца проходят через обряд инициации (символическая смерть) и к финалу входят в Дом (каменный масонский Храм), приобщаясь к тайному знанию, которым владел Наф-Наф, масон одной из высших степеней. Ясно, что Наф-Наф - превращенная форма имени Нафталий...
Мы, конечно, не можем поверить, что существует такое имя - Нафталин но в остальном версия вполне правдоподобная.
Однако во все времена история архитектуры во всех ее проявлениях была так тесно связана с поросятами во всех их видах, что тема не может найти свое дно в одних только безднах масонства. Каждый может вспомнить десятки примеров. Вот один из них.
В сентябрьской книжке "The London Magazin" за 1822 год некто Элия познакомил цивилизованный мир с неким китайским манускриптом, повествующим о вхождении в людской обиход жареной пищи. Однажды сын свинопаса Хо-ти, балуясь с огнем ("как это свойственно многим молодым людям его возраста" выводит педантичное английское перо) вблизи хижины, нечаянно ее поджигает. В огне гибнут и поросята. К ужасу юного Бо-бо прибавляется удивление: вокруг разливается незнакомый, но чудесный аромат. Желая на всякий случай проверить пульс у сгоревшего поросенка, Бо-бо обжигает пальцы и сует их в рот. Через несколько мгновений он уже набивает глотку жареной поросятиной, обезумев от восхитительного, доселе никому не ведомого вкуса. Хо-ти, заставший сына за столь омерзительным занятием, чуть не становится вторым Маттео Фальконе задолго до появления первого. К счастью, и он обжигается, и он тянет пальцы в рот. Поросят они доедают вместе. Тайна, заговор отца и сына...
Вскоре трудолюбивые китайцы замечают, что не успеет у Хо-ти опороситься свинья, как жилище его уже объято племенем. У соседей возникают вполне обоснованные подозрения.
Донос - кутузка - зал суда. Над выродками уже занесен кладенец правосудия, но тут настает время обжечься о поросенка и присяжным. Рты, отведавшие жареной поросятины, едины в вердикте: не виновны!
"Судья - дадим, наконец, слово и самому Элии, - человек сообразительный, посмотрел сквозь пальцы на явное лицемерие этого заключения и, когда суд был распущен, отправился в город и, не считаясь с ценой, тайно скупил всех поросят, каких ему удалось раздобыть. Не прошло и нескольких дней, как городская резиденция его светлости запылала. Весть об этом быстро разнеслась, и теперь только и слышно было что о пожарах то тут, то там. Во всей округе топливо и поросята непомерно возросли в цене. <...> Постройка с каждым днем становилась все эфемерней, пока, наконец, не возникло опасение, как бы человечество совсем не утратило познаний в архитектуре. Поджигать дома уже вошло в обычай, но в один прекрасный день, - повествует моя рукопись, - появился некий мудрец, под стать нашему Локку, открывший, что мясо свиньи, равно как и всякого другого животного, можно жарить (жечь, как тогда выражались), не прибегая к изничтожению целого дома"".
Молчит, молчит Архитектор. Капает вода из плохо прикрытого крана, точит раковину.
- Или ты не помнишь, что символ жука на фронтоне...
- Ни слова о жуке, - торжественно перебивает соратника Архитектор. Встает, подходит к окну, сжимая в руке стакан красного вина. - Я прожил всю жизнь в государстве жизни, имею я право умереть в государстве смерти?.. Сходи к псам. Скажи им, что фасад дома почти полностью проектировал ты. Может, они сохранят фасад...
Соавтор в отчаянии. Он картинно раскрывает коробку: тортик - точный макет и того Дома, что был снесен в начале нашей истории, и того, что будет, очевидно, снесен в ее конце. Старый друг, предлагает старому же Архитектору съесть эту копию творения его рук. "И съем! И пожру! Вечности жерлом пожру!" - экзальтированно цитирует Архитектор Уолта Уитмена. Тортик, однако, не пойдет ему ни в какой прок: отныне и до конца нашей истории у Архитектора будет болеть живот.
Пытливые, но плохо тренированные мозги "отцов" мучительно ищут выход. Им уже известно, что скоро в город прибудет американский журналист, дабы торжественно засвидетельствовать отъезд Архитектора.
- Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло.
Дрожит мое тело, волосы дыбом встали,
Выпал из рук "Макаров", вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
Зловещие знаменья вижу, не нахожу я блага... - жалобно цитирует Пьецух Арджуну (1.29-31; в переводе Смирнова). Его ноги при этом подкашиваются, во рту у него пересохло, тело его дрожит, вся кожа пылает, а волосы встали дыбом.
- Небытие не причастно бытию, даже небытию не причастно;
Граница того и другого ясна для читавших "Правду".
Неуничтожимо То, чем этот мир распростерт; постигни:
Непреходящее уничтожимым сделать ничто не может, - отвечает Красухин словами Кришны (11.16-18).
Отцы запирают себя в кабинете Пьецуха (цитируя тем самым легенду о Железной, что ли, маске) и дают обет не покидать его стен, пока не явится спасительная идея. Самый молодой из отцов, комсомольский вожак Кибиров, время от времени предлагает убить Архитектора, а труп расчленить, как это делается в прозе В. Сорокина*. Но убивать, увы, нельзя: не те времена. Вздыхая по тем временам, заламывая руки, как лирическое "оно" Северянина, персек Пьецух мечется по кабинету и утыкается носом в аквариум, где бытуют рыбы. Аквариум - постоянная головная боль Первого: после каждой горкомовской пьянки обнаруживается, что кто-то из отцов помочился на рыб, набросал окурков, объедков и т. д. Есть даже такая горкомовская игра - "попади в рыбу". Вообще-то это цитата из "Призрака свободы" Бунюэля, но в данном случае - лишь повод, чтобы в мозгу Пьецуха заворочалась нехотя смутная мысль. "Интересно, этим рыбам кажется, что они у себя дома?" Сначала никто ничего не понимает. Потом Кибиров медленно рассказывает, что он читал в какой-то книжке, что дедушка автора очень хотел умереть в Ницце, а умирал, по обстоятельствам, где-то не в Ницце, и домочадцы, дабы порадовать угасающего старика, обманули, что отвезли его в Ниццу вместе с кроватью, рисовали ему на бумаге эту самую Ниццу, и он верил и помер в полном удовольствии. Только Кибиров никак не мог вспомнить, о какой книге шла речь.
______________
* Сейчас наше общество стало терпимее относиться к подобным писателям, к их странным сюжетам и необычным персонажам, к их несколько отличному от общепринятого бытовому поведению. А ведь еще недавно представителям так называемого "андерграунда" приходилось нелегкой ценой доказывать свое право быть не похожими на других, вести свой, особый образ жизни.
