Александр Старостин - Шепот звезд
- Но ни хрена не понимаете.
Сонька нахмурилась, словно наконец-то задели то, что ей небезразлично.
- Ты так думаешь, милочка? Ну, я, кажется, засиделась. Благодарю за компанию.
Серафимовне показалось, что в ее глазах вспыхнул зеленый огонек.
"Ведьма! - подумала она. - Теперь жди какую-нибудь гадость".
А еще она подумала, что надо будет спросить, куда делся меч. Наверное, в Музее Революции. Посмотреть бы. Говорят, и высший бельгийский орден летчика Перова за спасение принца в Антарктиде там же. Интересно, как теперь называется музей? Наверняка его приватизировали и устроили казино или бардак.
Глава двадцатая
Крестинин-младший сказал жене, что едет в Череповец на три дня, но сам никуда не поехал, а только не приходил домой ночевать. Об этом сообщил Серафимовне незнакомый женский голос по телефону. Похоже, что Сонька ступила на тропу войны. И война какая-то грязная. Как воевать с тем, кто в тебя кидается дерьмом, если сам не хочешь вымазаться? Но если прижать Соньку к стенке для выяснения отношений, она такой базар поднимет, а то и в слезы ударится, строя из себя оскорбленную добродетель. И может еще сказать с печалью в голосе и глазах: "Не делай людям добро - не будет зла". Как будто когда-нибудь кому-нибудь делала добро.
Установить, что незнакомая доброжелательница не врет, было проще простого: достаточно попросить соседа вызвать на провод Николая Иваныча, и секретарша Нина скажет: "Одну минуточку, узнаю, на месте ли он".
- Что делать? Что делать? - вослед революционным вождям бормотала Серафимовна и в конце концов решила ничего не делать: резвая вошь первой на гребешок попадает. Кроме того, Сонька провоцирует ее на какие-то действия, и любое действие принесет вред. Их способ ведения войны прост и гениален: унизить человека, заставить его делать что-то во вред себе, оправдываться в несовершенных грехах, дергаться в бессильной злобе, потерять самоуважение и в конце концов сдаться на милость победителя, который будет торжествовать свое умственное превосходство.
"Да, я талантлива", - будет говорить Сонька с мнимо застенчивой улыбкой: что, мол, поделаешь! Но этого мало: они воюют весело, с юмором и нисколько не злятся, а только со смеху помирают над выведенным из равновесия противником, который, разумеется, глуп, не талантлив и вместо души у него балалайка.
Однако после работы Серафимовна поехала на квартиру Николая, где, как ей говорили, мог быть Иван Ильич. И на всякий случай закупила кое-каких продуктов: вдруг старик сидит голодный? Впрочем, купленное никуда не пропадет. Серафимовна еще не знала, что скажет.
Изнурительная жара к вечеру стала спадать, от деревьев потянуло свежестью, а на западе собирались, высоко громоздясь, тучи. Время от времени они как бы вздрагивали от неслышимых вспышек молний.
Старик был на месте и, судя по разбросанным бумагам, писал свои дурацкие стихи, а возможно, и прозу, которая не уступала стихам своим качеством. Он растерялся, что-то зарычал и принялся убирать исписанное в папку.
- Я ненадолго, я не очень помешаю, - заговорила Серафимовна, не зная, о чем намерена говорить. - И сейчас будет гроза, а я без зонтика. Я просто... просто пришла сказать, что ухожу от вас. Все и все! - вырвалось у нее помимо воли.
- Как... это? Не надо... - зарычал свекор. - Зачем?
- Надо было это сделать раньше, а я дождалась, когда Николай Иваныч найдет себе подходящую девушку...
- Как так? - разволновался Иван Ильич, хотя не понял, о чем речь.
- Нашел другую - получше. И теперь вы будете счастливы... Погодите, не рычите. Кто я такая? Я - барачная жительница. Понимаете? Шанхай, одним словом. Кругом воры, алкаши, шмары. Кто мой батька, не знаю. Может, вор, а может, чекист, а может, церкви взрывал. Мать - пьянь беспробудная. Сколько она сделала абортов? Сама небось не считала. Как я росла? Кто меня учил хорошему? Разве что мамкин хахаль - вор в законе по кличке сперва Ангел, потом Боровик...
- Не надо... это...
- Раньше-то хоть поп говорил, что убивать нехорошо, от этого сон пропадает... Что нехорошо грабить, а аборт - убийство. А у нас, в шанхае, как было? Ты украл - хорошо; не попался - очень хорошо; у тебя украли плохо и даже безнравственно. Аборт - это не убийство, а "чистка". Нельзя мне было идти к вам, ведь я к деторождению не способна. Недаром Колька намекал: "Была бы жива мать, заставила бы в церкви венчаться". И дуре ясно, на что намекал: аборт большой грех, и священник по причастии не благословил бы на брак. И тогда был бы он свободен, как Куба, и теперь женился бы на консерваторке... Впрочем, не знаю, может, она и не консерваторка, а такая же шмара, как и я... Во всяком случае, Сонька считает, что она консерваторка...
При упоминании имени Соньки Иван Ильич зарычал.
- Погодите, Иван Ильич! Сейчас договорю и - бежать, бежать. Кольке нужна девушка, которая университет закончила или консерваторию, чтоб она знала, что такое аудитория, экзамен, умела на пианино, чтоб дурой не была. А я половины не понимаю из того, что он мне говорит. Про Шопенгауэра, про Христа...
- Да как он смеет! - разозлился Иван Ильич. - Про Христа... поповщину... а сам...
- Погодите, не перебивайте. Коле нужна хорошая женщина и чтоб были дети. И вам внуков нарожала, за которыми не тянулись бы грехи мамки. Пусть у вас все будет чисто и хорошо. И чтоб были внуки. Ведь вы давно мечтаете о внуках, я знаю. Иначе пресечется ваш род. Род ваш не должен пресекаться ни при каких обстоятельствах... В Библии вон праведник Лот трахнул своих дочек, чтобы род не пресекся... И правильно сделал.
- Знаешь... это... ты... не надо так...
- Знаю, что мотать мне надо. И еще скажу: я вас любила и люблю. И вас, и Кольку. Вас больше. Вы единственный, может, человек, который мне встретился. Считайте, что сыграли вничью, все остались при своем интересе.
- Неправильно... Дай сказать...
- А я вам еще и Валюху подсунула. Тут у меня был, конечно, расчетец... Нет, не квартирный, не подумайте. Но об этом потом или никогда. Низкий вам поклон, и не поминайте лихом!
- Погоди. Надо взять ребенка в приюте.
- Ой, не смешите! Это раньше в приютах были дети погибших в войну, а еще раньше - расстрелянных дворян и священников. А теперь кто? Дети порочных родителей, которые хуже зверей, так как звери своих детей не бросают. Перед такими родителями самая распоследняя сука - ангел небесный! Она своих щенков не бросает. Короче, дорогой Иван Ильич, козырей, как видите, у меня на руках никаких нет.
- Кто тебе... это... сказал... Ну, что ты не способна? Врачи? Брешут!
- Нет, врачи такого не говорили, но это ведь и ежику ясно, отчего дети получаются.
Серафимовна вдруг что-то вспомнила, побежала на кухню и заглянула в холодильник.
- Вы на голодном пайке! - сказала она. - Так нельзя.
Она стала выкладывать из сумки свертки и пакеты.
- Как жить будешь? - спросил Иван Ильич.
- Выживу. Работать устроилась.
- Такой зарплаты не хватит... это... и на проездной билет до работы.
- Другие живут. Бутылки собирают. Есть специалисты по помойкам...
В этот момент порывом ветра захлопнуло окно, и занавеска втянулась в форточку; прямо над головой ударило, как из пушки, и тут же озарило всю комнату. Серафимовна так и присела.
- Боюсь грозы, - проговорила она.
Снова загремело. И пока Иван Ильич возился с форточкой, ударило еще два раза.
- Ладно. Побегу, Иван Ильич, - сказала Серафимовна. - Успею добежать до остановки.
- Никуда не пойдешь... - Иван Ильич встал в дверях. - И вообще... приобнял Серафимовну и чуть ли не силком повел в комнату. - Успокойся, все будет хорошо... - И вместе с дождем, ударившим по подоконникам, разрыдалась и Серафимовна.
Иван Ильич посадил ее на колени, как маленькую, и стал утешать.
Глава двадцать первая
Лишь одно омрачало нежданное счастье Николая Иваныча, лишь одна тень набежала на его солнце: Одесса называла его на американский манер "бой-фрэндом", что как бы обозначало его место в ее жизни. Он знал, что такое "бой-фрэнд": некто являющийся в заранее обговоренное время с вином, цветами, подарком и ведущий только приятные разговоры - ни слова о запутанностях жизни. Ему не нравился этот институт американских легких отношений, предполагающих непричастность и равнодушие к делам и жизни "друга": не дай Бог, знать о нем что-нибудь лишнее, что отразится на работе селезенки. Он чувствовал, что годится не только на стрекозиную роль; он считал себя мужчиной, на плечи которого можно опереться, который способен войти в положение и распутать сложную ситуацию. Неужели она ни в чем не нуждается и у нее нет сложностей, в отличие от Серафимовны, которая без него попросту не выживет? Она в довольно деликатной форме избегала перехода на "частности" и "подробности"; она не хотела знать, кто он такой ("летчик" - и довольно), каково его положение, в том числе и семейное, и вообще чем он занимается. Но и сама, отстаивая свою автономию, не говорила (даже не проговаривалась), чем занимается вне их чудных встреч. Он даже не знал ее настоящего имени. Кто она? Замужем? Есть ли у нее дети? Может, она - дочь президента или авторитетного вора? Или секретный агент?
