Надежда Тэффи - Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь
— Ну, вы меня удивляете?
— Вы, пожалуй, в Москву поедете с заграничным паспортом?
— Так то же-ж Москва!
— Ну, а чем вам Рига не Москва?
— А на что мне Рига, что вы мне Ригу в нос тычете?
— Так вы же-ж хотите в Ригу.
— В Ригу? Я хочу в Ригу? Нет, слыхали вы что-нибудь подобное!
— Извините, мадам, только вы как услышали, что я из Риги, так вы совершенно сами себя потеряли. Вы в мене прямо вцепились зубами в глотку! Я никогда не слыхала, чтоб человек так через Ригу помешался!
— Извините, мадам!.. Но только вы сами…
— Нет, вы мене извините, а не я вам!
— Нет, уж извините, а это вы мене извините. Потому что вы тут нахвастали, а теперь сами не знаете что! И потрудитесь закрыть окно, потому что мне в зуб дует.
— Будете мне толковать, что дует! Выправляйте себе заграничный паспорт на Ригу. Ха-ха!
— И она еще уверяет, что Цуккерзоны ей родственники! Да Цуккерзон вас знать не желает. Я ему расскажу, что вы в родню лезете, так он так засмеется, что у него жилет лопнет! Вот вам!
— Ах, очень мне важно! Прошу не трогать окошко — мне душно.
— Едет себе из Риги, так уж думает, что она СараБернар!
— Такой неинтеллигентной встречи нигде не найдешь! Прошу оставить мое окно.
— Это уже ее окно! Слыхали вы это! Что вы Виндаво-Рыбинская дорога или что?
— Прошу вас помнить, с кем вы говорите!
— Очень интеллигентно! Прошу вас оставить окно.
— А когда мене дует в зуб…
— Извините, мадам…
— Нет, вы извините…
— Нет, извините, это вы мене извините. Кондуктор! Кондуктор! Прошу вас пересадить меня на другое место. Здесь у вас рижские пассажирки сидят!
— Фа!
В сетях логики
Людмила Александровна вскочила в восемь часов утра.
Мы всегда определяем наше пробуждение следующими вариациями: если пробуждение произошло в десять часов, то говорим:
— Я сегодня проснулся в десять.
Если в двенадцать, то:
— Я сегодня встал в двенадцать.
Если в девять, то:
— Я поднялся в девять.
Но если в восемь часов, то непременно скажут: «вскочил».
Как бы медленно это ни совершилось, с зевотой, потягиваньем, ворчаньем, — все равно, нужно говорить:
— Я вскочил в восемь!
Итак, Людмила Александровна вскочила в восемь.
Села и сразу стала соображать, что вскочила она не даром, и что ей надо успеть за день проделать великое множество всяких дел: купить чемодан, заказать спальное место, заехать к шляпнице, корсетнице, портнихе, в аптекарский магазин и сделать два визита.
С чего начать?
— Глупо метаться без толку, нужно составить план и маршрут, иначе никуда не поспеешь. Итак, поеду я прежде всего к шляпнице…
Людмила Александровна уже спустила ноги с кровати, как вдруг приостановилась.
— К шляпнице? Почему же именно к шляпнице? Почему не к портнихе? Почему не в аптекарский магазин?
Ответа в душе своей она не нашла. Оглядела широко раскрытыми глазами пол, потолок и все стены, кроме той, которая была за спиной.
Но и здесь, к великому своему недоумению, ответа не нашла.
— Нет, нужно сосредоточиться, — решила она, наконец. — Аптекарский магазин ближе всего, следовательно, с него и надо начинать. Ясно?
Но тут навстречу аптекарскому магазину всплыла другая мысль — острая и веская.
— Умно! Буду болтаться по городу, волосы растреплются, а потом изволь шляпу примерять? Конечно, прежде всего нужно к шляпнице. Правильно?
— Но с другой стороны, шляпа раньше двенадцати, наверное, готова не будет, и я только время потеряю. Тогда почему бы не съездить к корсетнице? К корсетнице? Очень хорошо, пусть будет к корсетнице. Но почему же я непременно должна ехать к корсетнице, а не за чемоданом? Ну, ладно! Поеду за чемоданом. Гм… Аптекарский магазин? Чем аптекарский магазин хуже чемодана? Но, с другой стороны, чем чемодан хуже аптекарского магазина? Умный человек должен рассуждать правильно, а не валять наобум, как попало. А аптекарский магазин ближе всего — значит, с него и надо начинать. Но, с другой стороны, корсетница дальше всех — следовательно, с нее надо начинать, а потом на обратном пути к дому все остальное. Или начать с ближайшего, сделать все постепенно, а потом прямо домой.
А визиты?
Тут Людмиле Александровне стало так плохо, что пришлось немедленно принять валерьянки.
Но и валерьянка не успокоила.
— Что со мной делается! — мучилась Людмила Александровна. — Что со мной будет! Логика меня заела! Нет, нужно сосредоточиться. Начнем опять сначала. Главное — не волноваться и рассуждать правильно.
— Итак, начну с корсетницы. Поеду прежде всего к корсетнице, то есть к шляпнице. Но почему к шляпнице, когда ближе всего в аптекарский магазин? Но почему же начинать с ближайшего, когда можно начать с дальнейшего?
Тут у нее сделалась мигрень, и она прилегла отдохнуть.
Отдохнув, стала думать снова:
— Допустим, что я поеду в аптекарский магазин. Допустим! Но почему? Почему я должна ехать именно в аптекарский магазин прежде всего?
Холодный пот выступил у нее на лбу. Она чувствовала, что выхода нет и она гибнет. Вскочила, подбежала к телефону:
— 553-54! Ради Бога, барышня, скорее, — 553-54!
— Я слушаю, — раздалось в ответ.
— Верочка! Дорогая! Со мной большое несчастье! — залепетала дрожащим голосом Людмила Александровна. — Понимаешь, большое несчастье! Мне нужно к портнихе, к корсетнице, в аптекарский магазин, за чемоданом.
— Нужно, так и поезжай! — раздался возмутительно-спокойный ответ.
— Так как же мне быть? С кого же мне начинать? Ради Бога, скажи! Тебе со стороны виднее!
— Конечно, поезжай за чемоданом! — был решительный и быстрый ответ.
— За чемоданом? — удивилась Людмила Александровна. — А почему же не в аптекарский магазин, раз он ближе всего?
— Да плюнь ты на аптекарский магазин! Мало ли что.
— Так почему же тогда не к корсетнице? Она дальше всех, тогда с того конца?..
— Да плюнь ты на корсетницу! Вот еще! Очень нужно!
— Так ведь удобнее было бы…
— А мало ли что! Плюнь, да и все тут. Поезжай за чемоданом!
— Ты думаешь? — робко переспросила Людмила Александровна.
— Ну, разумеется. Ясно, как дважды два — четыре. Поезжай за чемоданом.
Людмила Александровна вздохнула, улыбнулась и бодро стала одеваться.
— Как много значит посоветоваться с другом. В каком я была безвыходном положении! Теперь, когда я знаю, что нужно ехать за чемоданом, все для меня стало легко, просто и ясно. Великое дело — посоветоваться.
Она быстро оделась и поехала… к шляпнице.
На подоконнике
Те, кому судьба не уготовила ни Ривьер, ни Карлсбадов, ни даже Черной речки для летнего отдыха, ложатся животом на собственный подоконник и проводят время не без приятности, получая чисто летние впечатления.
Зимой ведь ни за какие деньги не услышишь, как соседняя чиновница ругает свою кухарку.
Жителям нижних этажей видно, как дворники таскают дрова из подвала, а счастливцу, живущему в шестом, порой достаточно высунуть голову, как на него тотчас капнет прямо из ласточкина гнезда, из-под крыши, а уж это, как хотите, сама природа!
Павел Павлыч Самокошкин по дачам не ездил, но досуга имел летом достаточно. Поэтому устроился на подоконнике прочно и со вкусом. Пил чай, набивал папиросы, читал газету, смотрел вниз, вверх, вправо, влево — словом, жил полной жизнью.
На одиночество пожаловаться он не мог. Всюду кругом — и сверху, и снизу, и справа, и слева — торчали головы всех сортов, полов, возрастов, положений, состояний и настроений.
Головы обеспеченные, так сказать, барские, торчали с утра до вечера.
Головы бедные торчали только по вечерам, а днем высовывались лишь на несколько минут, движкмые соображениями коммерческими, когда надо было зазвать разносчика, либо запросами высших эстетических потребностей, когда загнусит внизу шарманка «Последний нонешний денечек».
Так как голова у Павла Павлыча Самокошкина была барская, обеспеченная, то и торчала она из окна с утра до вечера.
Павел Павлыч ни в чем себе не отказывал, и, когда у него от вечного лежанья на подоконнике устали локти, он приспособил себе подушечку.
Каждое утро он прежде всего оглядывал небо, озабоченно, деловито хмуря брови, как строгий хозяин, осматривающий, все ли в порядке в его владениях.
— А нынче как будто дождик собирается. И с чего бы это?
Жена Павла Павлыча, белобрысая и равнодушная, стучала швейной машинкой и делами потуоконными не интересовалась, так что говорил он больше для собственного самоудовлетворения.
— Огурчики зеленые! — кричит внизу разносчик.
— А почем у тебя, братец, огурцы? — любопытствует Павел Павлыч.
— Восемь гривен, отборные!
