Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 2
– Тётеньки, милые, а кто такая Бэ-О?
– Боевая Организация. Ядро террористов.
– Нет! – тётя Адалия была неумолима, потряхая гладковолосой, мирной, стареющей головкой. – Перед судом революционной этики не может быть оправдания никакому пути через охранку, и этому тоже.
– Ну, какая рационалистическая крайность! – изумлялась тётя Агнесса. – Так ведь так и вообще ничего сделать нельзя! Действовать нельзя! Если охранка используется – против самой себя? Если охранка обманута, опозорена и наказана – тоже нельзя? Это уже чистоплюйство непомерное!
– По нашим народническим идеалам – и такое невозможно. Богров реально служил охранке и предавал.
– Да не доказано это! – пылала тётя Агнесса. – Это же – охранские и данные! Вот судьба одинокого идеалиста: ещё и быть оболганным перед потомками. Богров? – в эпоху всеобщего разочарования и разложения – одиноко! замкнуто! имел твёрдость провести свою стальную линию, – да так одиноко, так тайно, так гордо, что вот три года прошло и только теперь начинают выплывать, разъясняться подробности. Потому что группа анархистов-коммунистов, к которой Богров себя идейно причислял, из какой-то политической осторожности, не захотела публично засвидетельствовать его революционной чистоты. Очевидно, это вредило партийным их целям. И так и засыхает на умершем герое вся эта грязь. Он ушёл загадкой. А либеральчикам – выгодный момент отмежеваться от террора, ведь они теперь разлюбили террор, теперь они хотят заявить себя верноподданными паиньками. А социал-демократы, кто и револьвера в руках держать не умеют, не знают где ручка, где дуло, тоже обрадовались: не свалишь на революционеров, не свалишь на евреев. И ты поддаёшься, Даля, этой гнусной либеральной клевете!
На защите ли, в нападении, но в вопросе страстном тётя Агнесса умела становиться розовато-серой пантерой, розовые пятна к приседи волос. Страшноватой. Уж била лапой – так всех подряд, никого не щадя, никого не боясь.
Но и картина не могла не захватить: одинокий смельчак – и всеобщий заговор несправедливости?
В такие минуты, когда тётя Агнесса особенно горячилась, – тётя Адалия, в своём тёмно-сером или выгоревшем чёрном, как монашенка, старалась как можно больше выиграть хладнокровностью. На узкой груди она сжимала пальцы в неразорвимый замок, а тонкие губы ее выразительно изгибались в недоверии:
– Так-так. Но что-то уж слишком невероятное совпадение: решительно всем, кто никогда ни в чём не сходится, от крайне-левых до крайне-правых, вдруг сошлось выгодным одно и то же: считать Богрова охранником. Не похоже ли всё-таки на неопровержимую истину?
Тёти уже позабыли и племянницу. Когда между ними разгорался принципиальный спор – забывали они, что у них может кипеть, бежать, гореть на плите, не чуяли запахов, не видели дыма – и несколько уже кастрюль погибло в жаре их столкновений.
– Потому что правда о Богрове – страшна правительству и всем правящим! – отдавала розовым Агнесса, расхаживала по комнате с хвостом папиросного дыма. – Потому что: правительству невозможно, стыдно признать, что всю их знаменитую мощную государственную охрану морочил одинокий умница-революционер. Чего тогда стоит весь их департамент полиции! Какое тогда уважение к государству? Ч-чистый случай превосходства блистательного ума! Богров обморочил, переиграл охранку – и открыл себе все недоступные двери! В будущей свободной России Богрову вернут его честное имя. Он станет – из любимых народных героев, ему поднимутся памятники на русских площадях. Реакция в России уже торжествовала полную победу! Всё казалось подавлено на тысячу лет. А тут им высунулся чёрный браунинг – и…
Из узлов предыдущих
Сентябрь 1911
Июнь 1907
Июль 1906
Октябрь 1905
Январь 1905
Осень 1904
Лето 1903
1901
1899
63
Дед и отец Богрова. – Раннее политическое развитие юноши. – Поиски направления. – Характер. – Внешние черты. – От изнеженности к испытаниям. – В главарях киевских анархистов. – Превосходство центрального политического террора над другими методами. – Против анархистского дележа добычи. – Горечь разгрома. – Не один пролетариат нуждается в защите. – Выиграть простор. – Изучить охранку. – Богров играет с ротмистром Кулябкой. – Небольшие уплаты. Жесты для правдоподобия. – Первый арест. – Богров очищается от подозрений товарищей. – Щель между революцией и полицией. – Толчок от разоблаченья Азефа. – Лучшая мишень – Столыпин. – Столыпин и самодержавие. – Столыпин и евреи. – Верность Богрова. – Дендизм и университетские экзамены. – Киев надоел, и куда деваться? – Пример Петрова-Воскресенского. – Богров в Петербурге. – Флирт с фон Коттеном. – Встреча со Столыпиным на водопроводе. – Центральный террор может удаться только единоличный. – Визит к Егору Лазареву. – Декларация об убийстве Столыпина. – Отказ Лазарева. – Всё расплывается. – Отдых на Ривьере. – Снова в Киеве. – Незаполнимая пустота. – Противоеврейские события весны 1911. – Нужным выстрелом в нужную грудь. – Катят в Киев сами! – Одинокая готовность.Он родился в день, когда умер Пушкин. День в день, но ровно через 50 лет, через полоборота века, на другом конце диаметра. И – в Киеве.
Его прадед по отцу и дед по матери были винными откупщиками. Дед по отцу тоже долго служил по питейному промыслу, но оказался способный литератор, «Записки еврея» Богрова, напечатанные Некрасовым, сочувственно читались в 70-х годах, а с еврейской стороны вызвали нападки за выставление неприглядных сторон быта. К старости дед крестился ради женитьбы на православной, покинул первую семью и умер в глухой русской деревне ещё до рождения внука. Сын от первого брака, Герш Богров, оставался в иудейской вере, по материнской линии получил наследство, был влиятельный присяжный поверенный с миллионным состоянием (мог единовременно пожертвовать на больницу 85 тысяч), владелец многоэтажного доходного дома на Бибиковском бульваре, второго от угла Крещатика. Он был из видных коренных членов киевского Дворянского клуба, председатель старшин клуба «Конкордия», известен как чрезвычайно счастливый игрок, в его доме за карточным столом сходились знатные киевляне. Семья бывала часто за границей, жили по-барски, у каждого из двух мальчиков была своя фройляйн, учили языки. Младшего, едва подрос и до последнего дня, прислуга звала «барин», и для удобства жизни имел он к своим комнатам парадный вход, отдельный от родителей. Посетителей к нему вводила горничная.
Без труда он был принят в 1-ю киевскую гимназию, тут же, через несколько домов. Как и все гимназисты того времени, он жадно вживался в либеральные и революционные учения. Постоянное сочувствие к революции и ненависть к реакции густились в нём, как и во всей русской учащейся молодёжи. Гимназистом 5-го класса Богров уже посещает кружки самообразования, читает литературу и агитирует сам – булочников, каретников. Он очень рано определяет своё презрение к нерешительным социал-демократам, сочувствует эксам и террористическим актам. Переменяясь, он отдаёт свои симпатии то эсерам, то максималистам, то анархистам. В споре с отцом, предпочитающим эволюционное развитие, мальчик до слёз отчаяния отстаивает путь не только революционного изменения строя, но полного уничтожения основ государственного порядка. При одной из поездок с родителями на европейский курорт юный Богров на границе обыскан полицией – и так родителям явлен вокруг сыновьей головы почётный ореол неблагонадёжности.
Весною не какого-нибудь, но 1905 года он кончает с отличием гимназию, той же осенью поступает в Киевский университет. Однако по начавшемуся революционному времени родители отвозят его вместе со старшим братом в университет Мюнхенский. Он долго потом не может простить себе, что поддался этому отъезду: в Киеве его сверстники митинговали на Крещатике, свергали с думского балкона царскую корону, прокалывали царские портреты, стреляли, – братьев Богровых держали в безопасности в Мюнхене. Тут вслед за Манифестом 17 октября произошёл в Киеве еврейский погром – и весть о погроме властно звала младшего Богрова назад: «Не могу оставаться сложа руки за границей, когда в России убивают людей!» Но родители не дают ему отдельного паспорта, хотя ему и девятнадцатый год.
В Мюнхене он обильно изучает революционную литературу – и отвергает избранный им анархизм-индивидуализм за то, что тот прославляет личность как таковую и ведёт к буржуазному идеалу. Он читает Кропоткина, Реклю, Бакунина – и переходит к анархо-коммунизму. Это учение – враг государства, собственности, церкви, общественной морали, традиций и обычаев: каждый член общества может и без того рассчитывать на такое количество благ, которые ему потребны, – ведь человек по природе не корыстен и не ленив и никто не будет уклоняться от работы, ведь в людях глубже стремление ко взаимопомощи, чем к обособлению.
