Михаил Салтыков-Щедрин - Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо

— Но чем же я могу его стеснить?

— Любезный друг! разве это не видно? Разве не ясно, что голова твоя полна мероприятий не частных, а именно общих, забирающих возможно обширную область? Разве я не читаю на твоем лице: непременно надобно, чтобы они знали, как Кузьку зовут. За что?

— И опять-таки повторяю: ничего мне на мысль не приходило. Ни об каком «Кузьке» я никогда не думаю, но говорю и утверждаю, что решительные меры все-таки необходимо принять.

— Да ведь об этом-то и речь идет, что то, что ты разумеешь под именем решительных мер, совсем не туда.

Стр. 479, строка 2 сн. Вместо: «Я к тебе обращаю мою речь <…> и говоришь: потрудись сам!» — было:

Я к тебе обращаю речь мою, к тебе, человеку, полному жизни, человеку, до краев переполненному проектами об упрочении твоей карьеры при помощи подтягиваний; я обращаюсь к тебе с советом о том, что именно для тебя было бы полезно иметь в виду, а ты все это перевертываешь самым предательским образом и говоришь: потрудись сам!

Стр. 480, строка 10. Вместо: «Я ничего не критикую, а лично тебе говорю: стыдись!» — было:

не критикую, а прямо говорю: твой образ мыслей обнаруживает в тебе положительно вредного человека! Извини.

Стр. 481, строка 21. Вместо: «C’est la fatalité <…> какое может быть преуспеянье!» — было:

— Помилуйте! да я никогда и не думал трогать ни добросердечных, ни «средних» людей — пускай их живут, Христос с ними.

— Пускай живут… Если при таких идеалах, какие ты в себе воспитал, возможно жить! Помилуй, голубчик, какое же может быть преуспевание.

Фельетон направлен против репрессивных мер, предпринятых правительством в связи с покушением 2 апреля, против принципа «государственности», олицетворенного в типах, признающих «подтягивание» универсальным средством управления страной. Именно так и оценила его цензура, потребовавшая изъять этот фельетон из «Отечественных записок» (см. стр. 732).

…весело ли бодрствуют дворники. — После покушения Соловьева, отвечая на поздравления гласных петербургской городской думы, Александр II сказал: «Нужно, чтобы домовладельцы смотрели за своими дворниками и жильцами. Вы обязаны помогать полиции <…> Посмотрите, что у нас делается. Скоро честному человеку нельзя будет показаться на улице» («Правит. вестник», 1879, № 77). В постановлении петербургского генерал-губернатора от 8 апреля указывалось, со ссылкой на высочайшее повеление, на необходимость постоянного дежурства дворников: «У ворот каждого дома в С.-Петербурге должен находиться во всякое время, как ночью, так и днем, дежурный дворник» (MB, 1879, № 90).

…Ландсберг, которого имя в эту минуту занимало все умы…— Дело офицера Ландсберга слушалось в начале июня 1879 года (см. MB, №№ 171, 175), но арестован он был в начале июля. Ландсберг убил своего знакомого Е. Власова и его служанку, чтобы взять свою расписку на 5000 рублей и тем самым избавиться от уплаты долга. Кроме расписки Ландсберг похитил у Власова процентные бумаги на сумму около 14 000 рублей. Приговорен к пятнадцати годам каторжных работ.

«Афины» — дешевая греческая кухмистерская.

…регуловским геройством…— Имя римского героя Регула, ставшее символом самоотверженности и преданности отчизне, у Салтыкова употребляется в ироническом смысле.

…ежели кто в былое время английскими порядками восторгался…— Намек на Каткова, его англофильство в 50-х годах.

…«а завтра — где ты, человек?»… — См. прим. к стр. 26.

…«от хладных финских скал до пламенной Колхиды»… — Из стихотворения Пушкина «Клеветникам России». У Пушкина: «От финских хладных скал…»

A Provin Trou-la-la-la…— неоднократно упоминаемый в сатире Салтыкова французский «романс» из каскадного репертуара (см. т. 10, стр. 91 и прим.).

А ерунда всего опаснее…— На языке реакции «ерунда» — символ революционных идей.

…в стране зулусов, в качестве сестры милосердия при принце Наполеоне. — Летом 1879 года газеты много писали о принце Наполеоне, единственном сыне Наполеона III, претенденте на французский престол, нашедшем убежище в Англии и принявшем участие в английской экспедиции против зулусов в Африке.

Первое июля*

Впервые — ОЗ, 1879, № 9 (вып. в свет 22 сент.), «Совр. обозр.», стр. 119, под загл. «Первое июня. — Первое июля». Подпись: Nemo.

Сохранилась неполная черновая рукопись первоначальной редакции от слов: «Почти весь июнь я посвятил семейным радостям» — до слов: «Оставалось пустить это дело на волю судеб».

Очерк не вызвал существенных откликов прессы. Положительную характеристику дал «Сын отечества», подчеркнув, что «в образе» «дамочки-куколки» Nathalie автор выставил на вид целый разряд людей с их странным воззрением на литературу»[297]. Не всеми критиками правильно была понята сатирическая направленность очерка. Так, рецензент газеты «Дон» назвал образ Nathalie «бессмыслицей, очевидно, претендующей на сатиру»[298].

…однажды распорядился…— то есть велел высечь (ср. с рассказом Тургенева «Бурмистр»: «Насчет Федора… распорядиться»).

…«Бедная Лиза» — повесть Карамзина.

«Марьина Роща», «Вадим Новгородский» — повести Жуковского. В «Дворянских мелодиях» Салтыков иронически отзывался о «ворковании школы Карамзина и Жуковского» (см. т. 12).

…да ведь ты картонная! — Ср. с мартовской хроникой «Нашей общественной жизни» за 1863 год (т. 6).

…если при этом Henri-Cinq…— то есть надежды на реставрацию во Франции Бурбонов. Под именем Генриха V роялисты надеялись возвести на престол графа Шамбора.

Не знают, что будет впереди…— Подразумевается неопределенность перспектив борьбы, которая велась во Франции после поражения Парижской коммуны до 1880-х годов между легитимистами (приверженцами Бурбонов), бонапартистами, орлеанистами (сторонниками орлеанского дома, к которому принадлежал Луи-Филипп) и республиканцами.

«Паризьена» — гимн свободе, написанный во время июльской революции 1830 года поэтом Делавинем.

Первое августа*

Впервые — ОЗ, 1879, № 10 (вып. в свет 18 окт.), «Совр. обозр.», стр. 240–253, в составе объединенного очерка «Первое августа. — Первое сентября» (первая часть).

Рукописи и корректуры не сохранились.

В Изд. 1880 вошло с некоторыми незначительными изменениями стилистического характера.

Об отзывах критики см. стр. 775.

В очерке передана атмосфера подавленности и страха, порожденная правительственным террором. Салтыков намечает характерные признаки времени, деморализующего личность, требующего от нее рабской покорности, бессловесного угодничества; упоминаются способы такого «гожения» (посещения трактира Палкина, Демидрона и т. п.), перекликающиеся с описаниями времяпрепровождения героев «Современной идиллии».

Основная тема очерка — отповедь идеологам реакции, обвинявшим автора в «беллетристическом двоедушии», объяснение Салтыковым принципов своего творчества, причин «полезной сдержанности», особенностей «рабьей манеры», эзоповского языка. Исследователи указывают, что аллегорическая манера Салтыкова, определяемая отчасти давлением цензуры, приводила к художественно выразительным приемам создания сатирических образов. Это не означает, что «рабья манера», эзопов язык не ограничивали писателя, не тяготили его. Но это было единственно возможным способом легализации запрещенных идей, позволявшим «показывать некоторые перспективы». В эзоповской манере Салтыкова широко использован и общий «коллективный» язык, аллегорическая символика, созданные писателями демократического лагеря[299].

Писатель точно определяет свою позицию, позицию революционного демократа, занимаемую им в общественно-литературной борьбе, заявляя, что он не консерватор и не либерал. Он противопоставляет свой метод либеральному обличительству, утверждая, что сатира его направлена не против частностей, а против всего общественного уклада, что его «резкость имеет в виду не личности, а известную совокупность явлений».

Вследствие этого он в фельетоне вступил в полемику с сотрудниками журнала «Дело» Н. Шелгуновым и Н. Ткачевым, с их представлениями о его творчестве. Шелгунов (псевд. Н. Языков) в статье «Горький смех — не легкий смех»[300] обвинил автора «Благонамеренных речей» в отсутствии идеала, «искреннего негодования», «активного протеста», в желании только «смешить ради смеха». Резкость сатиры Салтыкова, писателя, по его словам, «без ясного к строго определенного мировоззрения», Шелгунов объяснял его раздраженностью на весь мир, тем, что он будто бы пишет с ненавистью, и когда создает свои типы, «фигуры», то «лепит и бьет ее (то есть «фигуру». — П. Р.) по щекам, бьет и хохочет, хохочет холодно, злорадно, точно сам радуется своей собственной злости». П. Н. Ткачев (псевд. П. Никитин) в статье «Безобидная сатира»[301] в сущности повторил мнение Шелгунова и в «Круглом годе» нашел только «веселый, бесшабашный смех». Отвечая на эти упреки, Салтыков писал в фельетоне: «Я никого не бью по щекам…»