Михаил Салтыков-Щедрин - Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо
Впервые — ОЗ, 1879, № 8 (вып. в свет 19 авг.), «Совр. обозр.», в качестве второй части объединенного очерка «Первое апреля. — Первое мая», стр. 299–326, подпись: Nemo.
О своих работах этого времени Салтыков писал Г. З. Елисееву 17 августа 1879 года:
«Пишу с трудом, хотя все-таки пишу (не к Вам, а в «Отеч. зап.»). И для сентябрьской книжки отдал кое-что. Выходит как-то неуклюже, видно, что человеку противно. И ведь как противно-то, если б Вы знали! Тянуть канитель из месяца в месяц — поневоле начнешь подражать самому себе».
Сохранились две черновые рукописи очерка:
1. Неполная черновая рукопись первой редакции в качестве второй части объединенного очерка «Первое апреля. — Первое мая» от слов: «В пяти… комиссиях! пояснил он…» — до слов: «Какие ужасные нравы!» Часть текста (начало) утрачена. Этот вариант очерка создавался первоначально, по-видимому, как самостоятельный и лишь позднее был объединен с очерком «Первое апреля» (см. стр. 758). Рукопись содержит ряд вариантов, не вошедших в журнальный текст. Приводим наиболее существенные из них.
Стр. 454, строка 6 сн. Вместо: «Хочется и им <…> или попробовать отразить» — было:
Хочется сказать что-нибудь усугубляющее, что-нибудь такое, что убило бы сразу всякую литературную конкуренцию и установило бы вожделенное единоторжие. Хочется… и ничего не выходит. Почему? Почему «нигилизм» пришелся ко двору, а [все] прочие упражнения в этом роде сейчас же канули в бездне забвения? А потому, милостивые государи, что слово «нигилизм», во-первых, привлекает сердца своею краткостью, а во-вторых, потому что оно дает людям толпы возможность сваливать в одну кучу все лично-неприятное, не соответствующее личным преданиям, темпераменту, словом, тревожащее. Люди толпы во всякой попытке отнестись критически к действительности видят нечто сомнительное, тревожное, но, по неразвитости своей, не знают, как отразить эту попытку.
Стр. 456, строка 16. Вместо: «и мошенники, и клеветники <…> мир был бы постыл и бесславен» — было:
и мошенники, и клеветники, и изобретатели паскудных слов.
А ежели такие элементы существуют, то, стало быть, литература совсем не тот храм, вид которого заставляет биться невинные и честные сердца, и без которого самый мир был бы постыл и бесславен, но отчасти и клоака. Может статься, это два здания отдельных, не имеющих внутренней связи, но несомненно, что клоака стоит тут же, близко, и что по временам (именно, когда выдается «случай») из нее вырываются такие удушливые запахи, которые заставляют забыть о существовании самого храма. Оттуда польются на литературу все обвинения, все клеветы, все проклятия, там будет доказываться солидарность ее со всеми неурядицами дня, оттуда денно и нощно будут раздаваться клики дикой радости и торжества, там будут формулироваться требования согнуть в бараний рог, покончить, разом покончить… с кем и с чем?
Покончить с Грановским — и на место его поставить г. Цитовича; покончить с Белинским — и на место его поставить [одного] из выкликающих учеников покойного Ивана Яковлевича Корейши; покончить с литературой и на место ее водворить [канцелярское усердие] хождение по делам. Одним словом, посадить Закхееву смоковницу, и под сенью ее уснуть в сладкой уверенности, что никакого плода она не принесет… Какие ужасные нравы!
2. Черновая рукопись второй редакции от слов: «Я провел ужаснейший месяц» — до слов: «и я, признаюсь, не удержал его. Надоело!»
Текст этой рукописи значительно отличается от журнального и печатается полностью в разделе «Из других редакций».
В Изд. 1880 в «Первое мая» внесено наибольшее количество поправок, главным образом стилистического характера, а также сделаны вычерки:
Стр. 469, строка 16. После «из Екатерингофа» — было:
— Есть мало-мало…тут — спросил мой юный друг, щелкнув себя по галстуку.
— Должно полагать, что была накладка…
— Ну, значит, будем всю ночь напролет работать! — рассудил Феденька и начал торопливо прощаться со мной.
Фельетон направлен против осатаневшей после покушения 2 апреля реакции, против публицистов охранительного лагеря, которые в обстановке резко обострившейся общественно-политической борьбы «словно взбесились», призывая к жестокой расправе с революционерами, с демократической печатью, обвиняя последнюю в солидарности «со всеми неурядицами дня», в пропаганде идей, вызвавших выстрел Соловьева.
Салтыков защищает право литературы на критику и сатиру, на правдивое изображение действительности, на отказ «дифирамб писать». Он не мог открыть прямую связь «воплей» реакционных публицистов, их «программы» с проводимой правительством политикой в области идеологии, литературы. Однако в очерке нарисована подлинная картина отношения властей к литературе критического направления.
Писатель провозглашал право литературы на «неприкосновенность», полагая, что даже возможные ее «заблуждения» не оправдывают административного произвола. «Литература имеет право допускать заблуждения, — заявлял он, — потому что она же сама и поправляет их».
Очерк «Первое апреля. — Первое мая» вызвал сочувственные отзывы прессы. Особенно привлекло внимание критики выступление сатирика против «тех беззастенчивых господ, которые в различных комиссиях… воздвигают против литературы обвинения в том, что она занимается «подрыванием основ»[294].
Позже К. Арсеньев в статье «Русская общественная жизнь в сатире Салтыкова» писал: «Сильнее всех подобных картин действуют на нас, однако, те места «Круглого года», в которых слышится активный протест против заподозриваний, науськиваний, против ближайших причин «общей пригнетенности» <…>. Автор «Круглого года» доказывает не право литературы на снисхождение, даже не полную ее невинность, он доказывает, что она вовсе не может быть виновата, что заблуждения ее необходимые ступени к истине, что ей принадлежит будущее»[295]. П. Вейнберг («Молва», 1879, № 232, 4 августа) указывал, что «ближайшее родство с щедринскою манерою пробивается, как и во всех прежних фельетонах этого псевдонима, так явственно, что с нашей стороны будет, надеемся, нескромностью считать Щедрина и Nemo за одно лицо».
…не имеет крупных и высокоталантливых выразителей, как в сороковых годах…— Подразумеваются Белинский, Герцен, Грановский и др. люди сороковых годов.
…доктринеры бараньего рога и ежовых рукавиц…— Эзоповские формулы сатиры Салтыкова, характеризующие идеологию реакции и политику административно-полицейских репрессий.
А литература-то ваша… какова! — В откликах реакционной печати на покушение 2 апреля постоянно повторялись нападки на литературу и журналистику. В статье «Голос русского» (MB, 1879, № 90) писалось: «Возьмем печать. Чем полны наши газеты и журналы?.. посягательствами на семейную жизнь, домашний очаг или издевательством над соблюдением церковных обрядов».
…успех, полученный некогда изобретением «нигилизма»… — Салтыков имеет в виду широкое использование этого слова реакционным лагерем для дискредитации передовых демократических идей.
…римский папа — и тот прельстился этим словом…— Подразумевается энциклика (папское послание всем католикам) римского папы Льва XIII от 28 декабря 1879 года, вся посвященная теме борьбы с революционными идеями. В ней говорилось о «смертельной чуме» учений, распространяемых сектой людей, «которые называются различными и почти варварскими именами социалистов, коммунистов и нигилистов» («Гражданин», 1879, № 2–3, стр. 47). О папской энциклике с одобрением отзывались русские реакционные издания (см., например, MB, 1879, № 7, «Из Рима»).
Этимологи — здесь: изобретатели кличек, имевших целью ошельмовать революционеров и радикально настроенную молодежь («свистуны», «нигилисты» и т. п.).
Угобжать — ублаготворять (цeрковнослав.).
…ничто человеческое ей не чуждо…— ставшие поговоркой слова из комедии Теренция «Самоистязатель».
…вопрос о проливах разрешить <…> и туркину жизнь навсегда прекратить. — См. прим. к стр. 446.
«Сочинитель и Разбойник» — басня Крылова, направленная против идей французской революции, Вольтера, его единомышленников.
…об Дюма-фисе, о Белло́, о Монтепене — то есть о тех французских писателях, которые, несмотря на различие таланта и стиля, являлись поставщиками легковесного, пряного, «щекочущего нервы» чтения для «дамочек» и их поклонников.
