Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов
Шатаясь, я двинулся посередке, дорисовывая сплошную. Я дошел до следующего поворота, потом до другого. Всякий раз я загадывал, что очередной изгиб приуготовил мне избавление, и всякий раз ошибался. Иногда мне казалось, что я действительно покинул привычный мир и пересекаю параллельный, весьма похожий на мой, но отличный в мелких деталях. Лихорадка охотно подстегивала воображение. Я щипал себя за руку, зажмуривал глаза, прислушивался к птицам - их пение окружало меня, я плыл в этой музыке, как будто пересекал реку с холодным течением, и сведи мне ногу судорогой подводный поток, осталось бы разве что уцепиться за трель какого-нибудь... Дятла, подумал я с ожесточением. Я не разбирался в птицах, не узнавал их.
За очередным поворотом я увидел "скорую помощь". Никаких чудес. Машина прибрала какого-то бедолагу из глубинки; дело с ним было плохо, доктор спешил определить его в ближайшую пригородную больничку, пока не преставился; водитель срезал путь, заехал в лес. Здесь у него что-то стряслось с мотором, а я отключился, повалился и не запомнил дальнейшего.
* * *
Я лежал под капельницей в маленькой палате. Место съедала аппаратура. Реанимация -она и в деревне реанимация, то есть содержится более или менее на высоте. Во всяком случае, я так решил, не будучи специалистом. А коек было всего три, и одна пустовала.
Мой сосед, сильно пожилой дядька, находился в рассудке и разглядывал меня с заинтересованным сочувствием. Ему тоже что-то капали. Правая кисть у него была забинтована, торчали только кончики пальцев.
- Доброе утро! - он приветствовал меня будто с шутливым упреком.
- Доброе, - кивнул я в ответ.
- А ведь ты Гиполётов.
Я уже начал привыкать к своей нарицательности.
- А они написали - "Неизвестный", - продолжил дядька.
Я молчал.
- Милиция приходила! - сосед преувеличенно свел брови. - Искала беглых преступников. Полдеревни покрошили! Глянула на тебя, чертыхнулась и ушла.
К финалу этой леденящей истории сосед уже сказочно завывал, и мне стало не по себе; я сначала решил, что он просто придуривается, известна такая порода, но он вошел в роль и не мог остановиться; изображая страшного сказочника, он пролетел мимо паузы и действительно обернулся страшным сказочником.
- Мы знакомы? - вяло осведомился я. Не иначе, я вернулся с того света. Как оно там, по ту сторону, я не запомнил.
- Догадаться нетрудно, - сказал сосед и зашелся в приступе кашля. С мокротой он выхаркал и былинную сказовость. - Знакомы, да. Мы с тобой на пару преставились, нас еле откачали. И там, - он зыркнул слезящимися глазами на потолок, - мы с тобой побеседовали. Ты веселый парень, дошел!
- Что, до самого дна?
Сосед кивнул:
- Именно.
Лицо дядьки вдруг провалилось в себя, целиком, и побелевший нос торчал, как из ямы. Я вспомнил темную лесную бабу. Черт с ним!
Сосед утомленно пробормотал:
- Кто тебя знает. Неровен час, снова в гору пойдешь. Двинешься в рост теперь...
- В рост чего?
- Вероятности, - выдавил дядька и зашелся в новом приступе
Он махнул на меня полупрозрачной рукой. Я некоторое время лежал молча, переваривая новости с единого информационного поля, о посиделках на котором у меня не сохранилось воспоминаний. Через пять минут пришел длиннорылый доктор, похожий на осетра. Он держал себя строго, хотя было видно, что он мной доволен. История моей болезни шлепнулась на прикроватную тумбочку, уже занятую каким-то аппаратом. Я скосил глаза. Сосед не соврал: там, где указывают фамилию, имя и отчество, стояло: "Неизвестный".
Осетровая рыба наговорила мне массу приятных вещей. Не откладывая дела, доктор начал с главного: дескать, меня, если я так и не назовусь, обязательно переведут в дурдом для выяснения обстоятельств, и очень скоро, потому что с отеком легких, вызванным пневмонией, у меня уже все замечательно.
- Не помню ничего! - Я сочинял на ходу. - С кем-то пил, чем-то поили...
Доктор кивал и поддакивал, нисколько не удивляясь и не сомневаясь. Он доверительно открыл мне, что таких случаев много; что пассажиры в поездах напиваются не пойми чем и не пойми с кем; что процедура перемещения забывчивых в дурдома отработана до похвального автоматизма. Доктор причавкивал, и мне хотелось надеть ему на рыло замок.
Он ушел, на прощание выразив удовольствие по поводу моего неизбежного выздоровления.
Сосед, как будто дремавший, на самом деле не спал и внимательно слушал. Едва мы остались вдвоем, он продолжил высказывать мнения и суждения.
- Ну, беги теперь, - посоветовал дядька.
Я сел. Палата качнулась.
- И я побегу, - добавил сосед. - Видел, какая рожа у доктора? Губы, нос! Прекрасные.
- Куда бежать-то? - Уныния в моем вопросе оказалось больше, чем я вложил.
Тот радостно загул ил:
- Приехали! Дождались! Точно говорю - в гору пошел! А на вершине тюрьма! Милиция-то вернется. Так-то вот! Меня тоже закроют. Ах, какие выразительные, редкие губы и щеки!..
Готовый после сказанного свалить прямо сейчас и не знать, к чему тут губы и почему о них говорят в манере восторженной барышни, я сунул руку под одеяло - погладить слона. Слон горевал, дополненный в хоботе длинной прозрачной трубкой, которая тянулась из-под одеяла к пакету, наполненному недавним содержимым слона.
- Зови меня дядя Севастьян, - предложил сосед.
Славно! То-то я мучился, гадая, как его называть. После похвалы, которой он удостоил губы доктора, я надеялся, что надобность именовать его вообще отпадет.
- Решено: бежим! - Дядя Севастьян вдруг сел и перестал казаться немощным.
Он выглядел избыточным, будто в нем что-то лопнуло и разлилось. Какая-то жидкость, похожая на чернила, отливающая синевой. Он стал похож на тучу, а может быть, на угрюмый утес. У дяди Севастьяна был башенный череп, горевший маленькими глазками-маяками; шея конусом расходилась к плечам, что придавало ему внешность атлета, однако в груди зияла воронка - последствие рахита или еще какой-нибудь гадости. Впечатление портилось, но я не мог не признать, что в облике Севастьяна проступило грозовое величие.
Дядя Севастьян отодрал от себя шнур с электродом.
- Прямо тебе Академгородок!
У меня возникло желание вжаться в постель и лишиться чувств. Я не то чтобы испугался - скорее, предположил, что свойственное ему, похоже, умение подавлять и увлекать окажется слишком развитым, чтобы я не поддался. Он затягивал меня в авантюру и явно соврал, когда напророчил конец вероятным невероятностям.
Севастьян встал, протопотал к двери. Да, он был намного внушительнее, чем казалось под
