Развлечения для птиц с подрезанными крыльями - Булат Альфредович Ханов
– Полегче, полегче, – сказала Ира. – Предупреди ты меня о столь роскошной речи, я бы включила диктофон.
– Это не для прессы, – с деланым высокомерием воскликнул Елисей.
– Какие мы заносчивые. Кстати, ты убедил ознакомиться с психоанализом.
– Это моя миссия. Я агент фрейдолакановского знания. Вербую агентов, служу партийным интересам. Если без шуток, то настоятельно рекомендую не откладывать знакомство. Психоанализ – тонкая вещь.
– Тонкая?
– Он не о том, что сказали, а о том, что умолчали.
– Этнография отчасти о том же.
Елисей гордился тем, что сумел увлечь Иру. Он соотносил себя с ней, а она, желал он верить, соотносила себя с ним.
По пути на автобусную остановку Ира в свойственной ей сдержанной манере поблагодарила за вечер и сказала:
– Поправляйся скорее. И сообщи, если что-то понадобится. Все равно что. Даже если просто поговорить и пожаловаться на горло. Я не мастер по дельным советам, но я хотя бы выслушаю.
– Помечу галочкой, что не должен злоупотреблять твоим доверием и ныть по пустякам.
– Все мы иногда нуждаемся в том, чтобы кому-нибудь поныть.
Елисей не обнял Иру на прощание. Встречного движения она не совершила, а нарушать хрупкое равновесие, покоившееся на родстве интонаций и на синхронности шагов, он не решился.
– На каком этаже ты живешь в общаге? – спросил он.
– На четвертом. А что?
– Эх, жаль, что не на пятом. Песню классную знаю.
Когда Елисей остался один, до него дошло, что он с ног валится от усталости. И все же он без колебаний согласился бы хоть каждую неделю устраивать суточные заезды в междугородних маршрутках со сломанными кондиционерами ради таких путешествий по набережным.
Интерлюдия
«Колыма Inn»
Лучшие умы крафтового цеха превзошли себя и соединили два несовместимых элемента: горький, как нестираемые воспоминания об ошибках юности, индийский пейл-эль, и терпкий, как утренняя выволочка от желчного начальника, крепкий чай, известный в народе как чифирь. Хмель и кофеин. Много пьянящего хмеля и много бодрящего кофеина. На роль испытателя сорта был призван доцент из ВШЭ, тертый полемист с безупречным русским языком и четырьмя тысячами подписчиков на «Фейсбуке».
Напиток опалил доценту пищевод, и всполох пробежал по задней стенке сердца. Назрела священная война. «Фейсбук» превратился в сцену, а слова – в орудия. Давний спор о советском наследии забурлил, как адский котел, а вместо дров в пламя полетели политические упреки. Сталин и Ленин. Тухачевский и Власов. Солженицын и Бродский. Прага и Вьетнам, оттепель и застой. Колхозы и заводы, коммуналки и хрущевки. Диссидентские разговоры на кухнях и счастливые лица на майских демонстрациях. Концлагеря плюс электрификация всей страны. Виртуальное число жертв репрессий то росло до шестидесяти шести миллионов, то снижалось до одного. Как в рэп-батле, все рифмовалось со всем: большевизм с татаро-монгольским игом, ненасытность вождей со слезинкой ребенка, методы чекистов с экспериментами доктора Менгеле, вареные джинсы с планом Даллеса, а Крым с предсказаниями Черчилля.
Участники отваливались от полемики один за другим, не вынося запредельного градуса. Сыпались проклятия и заламывались руки. Наконец остались лишь двое: преподаватель-либерал из ВШЭ и его патриотичный оппонент, обезумевший от сознания собственной правоты. Он напирал по всем фронтам. Казалось, у тертого полемиста нет шанса. Тогда он высунулся из-за бруствера и воззвал к перемирию. Этот благородный жест, наивный и трогательный, был встречен соперником с радостью.
Никакие идейные распри не стоили перегрызенных глоток и забитых до отказа бан-листов. Бывшие противники стиснули друг друга в объятиях. Доцент вынул флягу с колымским пейл-элем и разлил его по жестяным кружкам, как по кубкам. Палачи и жертвы исчезли. Их место заняли ублаготворенные наследники великого прошлого.
Марк
Они встретились на «Октябрьской» и побрели в сторону Парка Горького, огибая лужи. Анна, так и не снявшая перчатки, демонстративно убрала руки в карманы пальто. Ее красная, как вино пинотаж, помада идеально вписывалась в нуарные тона московского марта. Разговор не клеился. Марк и Анна больше заботились о том, чтобы поддеть друг друга, чем найти общие темы. Он фамильярно называл ее Аней, а она высмеивала его ботинки.
– Постой, – сказал он. – Ну и лужи, видишь? Такие большие, что в них скоро рыбу ловить начнут.
Неуклюжая шутка изменила все. Они прекратили быть частью мрачной действительности. Анна вынула руки из карманов, ее голос потеплел. Она предложила поужинать и, услышав согласие, виновато уточнила, будет ли Марку удобно и не нарушает ли она его планов. Он насилу убедил Анну, что она не обуза, и прижал ее к себе, жмурясь от летевшей в глаза мороси.
Пожалуй, чересчур сентиментально.
Даже без «пожалуй». Очень-очень сентиментально. Имей Марк координаты сценариста его снов, уволил бы плута без выходного пособия. Хотя бы по той причине, что сны искажают воспоминания.
Обнаружилось, что Марк заснул в банном махровом халате. Недопитый виски в бокале источал, как и вечером, дымно-резиновый аромат. Хорошо еще, что не приснился теракт в метро или спаленная мебельная фабрика.
Марк выплеснул виски в раковину, умылся и тщательно, на манер хорошего мальчика с иллюстраций в букваре, причесался перед зеркалом. Анна и ее яркая помада не выходили из головы.
