Откровенные - Константин Михайлович Станюкович
Черт бы ее побрал, какая она соблазнительная, эта блондинка, с ослепительно-белой шеей и этой роскошью бюста! И сколько неги в ее лукавых черных глазках! — думал Павлищев. Он уже заранее предвкушал удовольствие ужина с шампанским в тиши уединенного кабинета, с бойким и оживленным разговором этой несомненно умной женщины, прерывающимся поцелуями… и вдруг: «не хотите ли ехать втроем?»
— Анна Аполлоновна… Ради Бога… Требуйте от меня, что хотите, но только едем сегодня, — почти молил Павлищев страстным, взволнованным тоном, озираясь, однако, но сторонам.
На счастье его, в том месте коридора, где они стояли, публики не было, и только старик-капельдинер мог наблюдать излияния влюбленного статского генерала.
— А что же мы будем делать с сестрой? — спросила молодая женщина.
— Отправьте ее домой… Возьмите мою карету… Скажите, что вы едете куда-нибудь на вечер…
— Разве что так… Ну, будь по вашему!.. Я еду с вами! — шепнула Анна Аполлоновна…
Они условились, что выйдут из театра до окончания спектакля, чтоб при разъезде их не заметили. Павлищев крепко пожал руку молодой женщине и отправился, веселый и радостный, в фойе.
— Вы как сюда попали, ваше превосходительство? — обратился к нему с веселым хохотом господин Яновский, хлопая Павлищева фамильярно по плечу, тоже один из видных молодых представителей «свежих сил», веселый и способный малый, известный прожигатель жизни, враль, циник, бесшабашный оппортунист (как он себя называл) и постоянный посетитель всех публичных мест. — Вас нигде не видно — вы ведь анахоретом живете и грешите при закрытых дверях — и вдруг… в Малом театре! Что сие обозначает? — любопытно посматривая на Павлищева, допрашивал Яновский, после дружеского пожатия.
— Ничего не обозначает… Просто захотел послушать музыки, — отвечал Павлищев, не особенно довольный встречей с этим болтуном и сплетником.
— И отвратительных певцов!? Та-та-та!.. Рассказывайте, кому хотите, только не мне! — расхохотался Яновский, подмигивая глазом…
— Предоставляю вам верить или не верить, как знаете… А вы зачем здесь?
— Я по обязанности… Моя певичка поет… Слушаю ее отвратительное сопрано и после повезу ужинать… Qué taré. Сложена восхитительно и постигла все тайны очарования. Свинка, я вам доложу, первого сорта! — не стесняясь, громко, по своему обыкновению, говорил Яновский, не переставая хохотать. — А новость слышали?
— Какую?
— Иртеньева назначают на высокий пост… Это верно. На-днях будет приказ…
— Не может быть? — усомнился Павлищев.
— Все может быть, что бывает… А бывает, сколь вам известно, и то, чего не предвидел и друг Горацио… Ну, до свидания. Моей певичке похлопайте! — говорил Яновский вдогонку, когда Павлищев уходил от него. — Ее фамилия театральная: Престини, хотя она просто-на-просто Акулина Ивановна Пискунова… Bonne chance! — крикнул, смеясь, вдогонку Яновский.
С нетерпением ожидал в этот вечер Павлищев окончания спектакля, и когда, наконец, он близился к концу, вышел из театра. Вслед за ним вышла и Рогальская.
«Вот для кого приезжал коллега мой!» — подумал Яновский, заметивший их почти одновременное удаление, и уже решил на следующее утро поведать об авантюре Павлищева за завтраком у Дюссо.
А Павлищев, счастливый и веселый, ехал в карете с блондинкой и осыпал ее поцелуями…
Вернулся Павлищев домой поздно — в третьем часу утра, возбудив удивление в Викентии. Обыкновенно его превосходительство никогда так поздно не возвращался.
— Разбудите меня в десять часов и никого завтра не принимать! — приказал он камердинеру.
На следующее утро Степан Ильич отвез Марье Евграфовне билет на десять тысяч, вручил ей за месяц 100 рублей и подарил много игрушек Васе. Просидев у Марьи Евграфовны четверть часа, Павлищев поехал к Рогальской и явился к ней с бриллиантовым кольцом, которое сам одел на ее крошечный мизинец в память вчерашнего свидания.
XI
Василий Захарович Трифонов был хорошо известный в те времена железнодорожный туз и миллионер, наживший большое состояние по постройке железных дорог. Бывший скромный армейский офицер, он начал с небольших подрядов, полученных по знакомству с одним инженером, и кончил тем, что лет через десять после того получил концессию и выстроил дорогу в шестьсот верст, — заслужив репутацию относительно добросовестного строителя. Когда притихла концессионная горячка, Трифонов, как человек деятельный, энергичный и умный, умевший проводить всякие дела, занялся другими предприятиями и в описываемое нами время имел «чистеньких», как он говорил, три миллиона. Кроме наличных денег, у него было два завода. Пользуясь репутацией умного дельца, он был председателем правления и воротилою в одном из крупных банков и одним из видных благотворителей. За подвиги благотворения он давно уже был награжден генеральским званием и приобрел связи. На его знаменитых обедах, которые он давал раз в месяц, собирались выдающиеся и влиятельные лица административного и финансового мира.
Жил он с женой, дочерью и сыном в роскошном своем доме на Английской набережной. Небольшая, но хорошо подобранная картинная галерея Трифонова и его собрание редкостей, занимавшее большую комнату, были так, же хорошо известны, как и его лукулловские званые обеды и его простая и обходительная приветливость и крайне скромные потребности. Лично он довольствовался самым простым столом и сохранил прежние свои скромные привычки и если и жил в роскоши, то потому только, что находил это нужным для «дел» и хотел доставить удовольствие жене и детям. Он не кичился богатством, хотя и любил деньги, любил самый процесс наживы и, по примеру разбогатевших людей, не лез в свет и не скрывал своего скромного происхождения. Знакомство водил разнообразное, не делая никакого подбора, и на его «четвергах», когда по вечерам у него запросто собирались в доме более близкие знакомые, общество было смешанное. Рядом с блестящими офицерами, товарищами сына, охотившимися за богатой невестой, в гостиной Трифоновых можно было увидать маленького чиновника-родственника или незначительного служащего из банка, почему-либо понравившегося Трифонову и приглашенного на четверги. Среди элегантных дамских туалетов попадались самые скромные черные шерстяные платья приятельниц и бывших товарок дочери Трифонова. На этих «четвергах» играли в карты, болтали и слушали пение артистов. Трифонов был большой меломан и водил знакомство с певцами и певицами.
Вставший, по обыкновению, рано и выпивший два больших стакана горячего чая с булкой, Трифонов в это утро сидел в большом, скромно убранном кабинете у письменного стола, в своем довольно стареньком сером байковом халате и, посасывая дешевую сигару, хотя тут же на столе у него стоял ящик сторублевых регалий, — внимательно штудировал с очками на глазах лист, исписанный цифрами и представлявший собой смету на постройку нового завода на Урале на недавно приобретенной им почти за бесценок земле. Итог был подведен весьма почтенный, и Василий Захарович несколько
