Кто эта женщина? - Юлия Александровна Лавряшина
– Фотография не передает… Сколько раз сюда приезжал, и так снимал, и этак. Не то…
– Да! Это невероятно!
– Ну все, не говори больше ничего, – попросил он.
Она поняла. И повернулась к нему:
– А ты всегда не особенно разговорчив?
Он дернул плечом и потрепал свои короткие волосы, точно сушил их на ветру:
– По-разному… Смотря о чем речь. Отдохнем?
– Да, – выдохнула Кира с облегчением.
Колено несильно напоминало о себе. Ей вдруг вспомнилась подруга матери, работавшая редактором в детском издательстве. «Головы, глаза, ноги и прочие части тела в текстах часто живут своей жизнью». – Она усмехалась, привычно покусывая кончик шариковой ручки. – Каково, а? «Губы прекратили хаотичное движение…»! Или: «Он стоял на груди со сложенными руками»… Йог, что ли?! И таких перлов – пруд пруди!»
Усевшись на краю поля, Кира наспех пересказала это Илье, ожидая, что он расхохочется вместе с нею, но тот лишь едва заметно приподнял левый уголок рта. Ей стало обидно: «А вот Антон рассмеялся бы! – Она спохватилась: – О чем это я? Антошка же ребенок! Рыжий жеребенок. Как можно их сравнивать?»
– У тебя есть знакомые редакторы. – Илья сделал недоверчивую гримасу. – Ты любишь читать?
– Люблю. Только здесь у меня нет книг… В библиотеку, что ли, записаться?
Она ожидала, что Илья как-то поддержит разговор, но он промолчал. Сидя вполуоборот к ней, он смотрел на светящуюся на солнце лаванду, от запаха которой у Киры мутилось в голове. Его лицо было серьезно и так красиво в этот момент, что она невольно засмотрелась: «Ох, какой…» И опять подумалось о Ларисе: трудно остаться непорочной, если у тебя такой племянник…
– А я не люблю читать.
– Что?!
– Не люблю. Хотя много прочел. Ну, наверное, кто-то и больше… В детстве я запоем читал! А сейчас не тянет. Удивлена? А почему я должен верить тому, что придумал совершенно незнакомый мне человек? Будь тот хоть Лев Толстой! С какой стати мне принимать его мысли как непреложную истину?
Кира растерянно пробормотала:
– Да почему? С автором можно и поспорить.
– Я не люблю спорить.
– Что же ты любишь? – не удержалась она.
– Ты знаешь, – уголок его рта уже знакомо дрогнул.
– Ты о фотографии?
– Снимки не врут. Они всегда правдивы.
– Ну конечно! – с иронией воскликнула Кира. – А фотошоп? Из престарелых актрис мастер делает юных красоток, и все этому верят…
Илья поморщился:
– Это не фотография, а извращение. Ты же не станешь отрицать любовь только потому, что существуют педофилы и прочие?
Отметив, как часто Илья произносит слово «извращение», чем выдает себя, Кира призналась:
– Знаешь, с любовью мне как-то не особенно везло… Не думаю, что могу быть экспертом в этой области.
Его кривая усмешка стала казаться ей милой.
– Экспертом и не надо. Упаси бог!
Потянувшись, он надломил стебель лаванды, помедлил и оторвал ее. Неожиданно шумно втянул запах… И от этого почти звериного порыва Кире стало вдруг страшно.
«Я боюсь его? Глупость какая… – попыталась она урезонить себя. – Наверное, я зря начала критиковать его фотодело, вот он и завелся…»
То, как она старается оправдать Илью, странным Кире не показалось.
* * *От поблескивающего на солнце плеча исходил жар, ей чудилось – она улавливает его запах. На майке сзади зависла хвоинка, притягивая взгляд. Тянуло снять ее, но Кира не могла решиться.
– Ты здесь родился? – спросила она, чтобы отвлечь себя. – Или…
– Родился. И умру. Я так решил.
– Как можно быть уверенным в том, что произойдет через… полвека? Все может измениться.
– Все уже изменилось. Крым стал российским. Моя бывшая жена с моим сыном и с моими родителями уехала во Львов. А я остался. И они мне даже не звонят.
– Почему?
– Разве не очевидно?
– Нет, – растерянно призналась она.
– Считают меня предателем. Для отца я теперь вроде Павлика Морозова. Слышала о таком?
– Но это же они уехали от тебя!
Его пальцы медленно обрывали мелкие лиловые лепестки, осыпавшиеся на черные «велосипедки», точно Илья на ее глазах делал инсталляцию, просившуюся в кадр. Кире подумалось: наверное, художники непроизвольно преображают действительность, чтобы она цепляла. Ей трудно было отвести взгляд от этого сухого дождя, рождаемого его руками…
Илья несогласно повел головой:
– Я предпочел своей семье этот город. Наше море. Не знаю, правильно ли это… Разве человек не дороже любого места на земном шаре? Жена поняла, что слишком мало значит для меня, раз я не готов ради нее отказаться от всего этого…
«Телефон не его жены, это точно, – решила Кира. – Сколько уже Крым наш? А телефон потеряли совсем недавно».
– У тебя ведь вся жизнь связана с этим городом. – Она произнесла это больше из вежливости, чем из желания помочь ему оправдаться.
Можно было что-то ответить на это или хотя бы кивнуть, но Илья молчал. Жалел, что завел этот разговор? Откровения хороши с самым близким или совершенно незнакомым человеком, который никогда больше не встретится и не заставит тебя пожалеть о минутной слабости. Но Кира не была для Ильи ни тем ни другим.
– Наверное, весело расти у моря? – выдавила она, краснея.
Ей вовсе не нравилось вытягивать из него слова. Она и сама всегда тяготилась необходимостью общения. Но раз уж позвала его с собой…
Но Илья вдруг точно проснулся, глаза заблестели:
– Еще как! Детство у меня было… Ну, таким и должно быть мальчишеское детство, понимаешь? Я своему сыну хотел бы того же.
Швырнув ободранный стебель лаванды, он процедил сквозь зубы:
– Теперь я даже не узнаю, каким он растет. Может, и не увижу никогда…
– Разве украинцы летом не приезжают в Крым?
– Еще как приезжают! Только она не приедет.
– Сейчас у пацанов другие игры, – осторожно заметила Кира.
– Верно. И другие мечты.
Почему-то у нее мелко затрепетало сердце:
– А ты о чем мечтал?
– Конечно же стать капитаном, – усмехнулся Илья. – Обойти под парусом весь мир. Хлебнуть рому в каждом порту. Влюбить в себя первую красавицу. А потом обязательно вернуться к этому берегу.
– Влюбить в себя? – выхватила Кира. – А влюбляться ты не планировал?
И удивилась, как важно оказалось услышать ответ. Но Илья вдруг поднялся:
– Проводить тебя домой? Или еще хочется чудес?
– Еще, – протянула она каким-то глуповатым девчачьим тоном. Сама не ожидала от себя такого…
На секунду Илья задумался, а потом произнес так, точно говорил о религии, – серьезно и чуть возвышенно:
– Главное земное чудо ты уже видела. Я не об этом поле…
– Море?
У него дрогнули губы:
– Искупаемся?
– Но я без…
– Догадываюсь. Клянусь, не буду подглядывать, пока ты не войдешь вот так. – Его рука чиркнула по горлу, и Кире стало смешно. Обычно этот жест изображал совсем другое.
Она решила предупредить:
– Плаваю я хуже, чем катаюсь.
– А я и не собираюсь устраивать заплыв в Турцию! Нет, если не хочешь…
– Хочу! – вырвалось у нее.
Захотелось прикусить себе язык: слишком откровенно прозвучало это «хочу». Неуместно откровенно.
Двусмысленностей Кира не любила… В ее
