Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
К составлению генеалогического древа персы относятся даже с большей тщательностью, чем хоббиты. Особенно персы, живущие не в Иране.
Сухраб сощурился и пожал плечами.
– Я живу тут поблизости.
Мне никогда не приходило в голову, что у Маму и Бабу могут быть соседи.
То есть я, конечно, знал, что они живут в городе, но другие жители Йезда всегда оставались для меня не более чем абстракцией. Даже на фото, которые я видел, обычно отсутствовали соседи или местные жители.
Маму и Бабу всегда существовали в своей собственной кубической вселенной: только они двое и стены комнаты, в которой стоит их компьютер.
Сухраб тем временем размотал последний узел в шланге. А потом, прежде чем я успел сориентироваться, он направил на меня распылитель и нажал на ручку. Я поднял руки и закричал, но из шланга побежала всего лишь тонкая струйка воды.
Сухраб рассмеялся. Мне понравился его смех: такой раскованный, свободный, как будто его совсем не волновало, кто его услышит.
Когда он сжал мне плечо, его ладонь была теплой, несмотря на то что он держал шланг, на котором собрался прохладный конденсат.
– Прости, Дариуш. Он же еще не подключен.
Я попытался посмотреть на Сухраба сердито, но это было просто невозможно, потому что он снова весь зажмурился, и в конце концов я сам рассмеялся.
И решил, что Сухраб мне нравится.
Важно помнить: каждый иранец знает хотя бы одного человека по имени Сухраб. Если не знает сам, то точно знаком с кем-то, кто знает какого-нибудь Сухраба. В Портленде у одной из маминых подруг (с которой мы не состоим в родственной связи) есть племянник по имени Сухраб.
Теперь у меня тоже был свой собственный Сухраб.
Имя Сухраб впервые появилось в легенде о Рустаме и Сухрабе, которая входит в состав народного эпоса «Шахнаме». На самом деле это что-то вроде «Сильмариллиона» персидских сказаний и легенд. В него входят и другие истории, например о царе Траэтаоне и его троих сыновьях, о Зале и Симурге (это такая персидская версия птицы Феникс), о царе Джамшиде. Но ни одна из них не снискала такой популярности, как сказание о Рустаме и Сухрабе.
Рустам был легендарным персидским воином, который по воле случая во время битвы убил своего сына Сухраба.
Все это глубоко трагично.
История эта действительно укоренилась в ДНК каждого персидского мужчины и мальчика; наверное, именно поэтому каждый мальчик-перс так усердствует, чтобы угодить своему отцу.
Интересно, может, все отцы втайне хотят убить своих сыновей? Хотя бы чуть-чуть.
Возможно, это многое объясняет в поведении Стивена Келлнера.
Да-да, очень даже возможно.
– Сухраб! Дариуш!
– Bebakhshid, ага Бахрами!
Это означает «простите». Или «извините меня».
Как я уже говорил, фарси – язык, очень чувствительный к контексту.
Я помог Сухрабу донести шланг до Бабу, и дедушка затащил несколько его витков на крышу. Сухраб стоял у основания приставной лестницы, поставив левую ногу на нижнюю перекладину.
– Ты любишь инжир, Дариуш?
– Ну…
Любовь к инжиру не была одной из персидских черт, передавшихся мне по наследству.
Все Настоящие, Нечастичные Персы любят инжир.
А мне этот фрукт кажется подозрительным. Я как-то случайно вычитал, что цветки инжира опыляют маленькие осы, которые забираются внутрь, сношаются и там же погибают. С тех пор я не могу избавиться от мысли, что однажды, откусив кусочек инжира, я проглочу двух дохлых ос.
– Твой дедушка выращивает лучшие фиги в Йезде, – сказал Сухраб, но потом пожал плечами. – Правда, они созреют только летом.
– Дариуш-джан, – крикнул Бабу с крыши и махнул рукой в направлении сарая. – Пожалуйста, включи воду.
– Хорошо.
Шланг немного протекал, так что я приладил его как можно крепче, а потом подошел к Сухрабу, и мы стали наблюдать за Бабу. Пошатываясь, тот передвигался по крыше и опрыскивал сверху свои фиговые деревья, как будто это была самая безопасная и разумная техника в мире.
Сухраб сощурился и посмотрел на меня.
– Расслабься, Дариуш. Он это каждую неделю делает.
Это только сильнее меня обеспокоило.
У меня сбивалось дыхание, когда Бабу подходил к краю крыши и наклонялся, чтобы достать до самых дальних листьев фиговых деревьев.
Я тоже встал на нижнюю перекладину лестницы и спросил у Сухраба:
– Ему обязательно так делать?
– Думаю, нет.
– Так что, просто будем наблюдать, пока он не закончит?
– Да.
– Ладно.
Взгляд с голопалубы
Целых десять минут Бабу поливал из шланга густые кроны фиговых деревьев, расхаживая туда-сюда по крыше. Он удержался наверху, но однажды был очень близок к падению, когда склонился вниз и крикнул, чтобы я закрыл кран. На том месте, где шланг, несмотря на все мои усилия, пропускал воду, земля в сарае пахла влажной глиной. Я пошевелил пальцами ног в прохладной воде.
Когда Бабу наконец стал спускаться, Сухраб держал лестницу. Дедушка вручил Сухрабу шланг и махнул мне рукой, пока сосед с трудом потащил шланг обратно в сарай.
– Привет, Дариуш-джан. – Дед сжал мои плечи сильными ладонями, так и оставшись стоять на расстоянии вытянутой руки. Его руки были мокрыми, а кожа на ладонях так огрубела, что это нельзя было не почувствовать даже сквозь хлопок рубашки. – Добро пожаловать в Йезд.
Я почему-то думал, что Бабу обнимет меня. Так был в этом уверен, на самом деле, что даже начал к нему наклоняться. Но дед вцепился в меня и продолжал осматривать с ног до головы.
– А ты высокий. Как твой папа. Не в мать пошел.
– Да. Э… – Я выпрямился, потому что в ожидании объятия, которому, кажется, не суждено было произойти, немного сгорбился. Брови Бабу дрогнули, но улыбки не последовало.
Это была не совсем улыбка.
– Спасибо. Мерси. За то, что нас пригласили.
– Я рад, что вы приехали. – Бабу отпустил меня и помахал Сухрабу. – Это Сухраб. – Он указал на мальчика, сражавшегося со шлангом. – Живет неподалеку на нашей улице.
– Да.
– Хороший парень. Очень даже. Вам обязательно нужно подружиться.
Раньше мне никогда не отдавали приказы, с кем подружиться, а с кем нет.
Я посмотрел на Сухраба, который сощурился и покачал головой.
У меня горели уши.
– Сухраб. Все в порядке. Оставь его.
– Ладно, ага Бахрами.
Бабу спросил Сухраба о чем-то на фарси, но я разобрал только слова «Маму» и robe, что означает «гранатовая
