Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Однако он не мог стоять на месте. Он трясся, гремел по полу и, пританцовывая, приближался ко мне.
Я поставил вентилятор под таким углом, чтобы он двигался в противоположную от меня сторону. Но к тому времени, как я снял штаны и откинул простыни, вентилятор протанцевал по кругу и теперь снова располагался ко мне лицом, неумолимо двигаясь к кровати с треском и дребезжанием.
Этот вентилятор был самим злом.
Я оттащил Танцующий Вентилятор на середину комнаты и подпер своим чемоданом, чтобы удержать его на месте. Вентилятор зловеще загрохотал и запрыгал туда-сюда на своих резиновых ножках. Чемодан частично блокировал воздушный поток, но по крайней мере я мог быть уверен, что этот монстр не подкрадется ко мне, пока я сплю.
Я юркнул в кровать и отвернулся лицом к стене, но при этом чувствовал присутствие вентилятора.
Он на меня смотрел. Ждал, пока я утрачу бдительность.
Глубоко деморализующее ощущение.
История американо-иранских отношений
Бах.
Тук – скрип – тук.
Я моргнул и оглянулся. Во сне я сбросил с себя простыни, Танцующий Вентилятор лежал лицом вниз, и его лопасти беспомощно выталкивали воздух в пол.
В комнате стало душно и сухо. Когда я решил присесть, оказалось, что мой затылок прилип к бежевой наволочке Маму. Во рту было сухо до корок, ощущения просто омерзительные.
Тук – скрип – тук. Что-то стучало по оконной раме за зеленой занавеской. Падавшая на нее тень больше всего напоминала тень гуманоида. Я отодвинул занавеску и выглянул наружу, заморгав от яркого света. Но того, кто только что был там (если он вообще был одушевлен), уже и след простыл.
Я натянул на себя какую-то одежду и на цыпочках вышел в коридор.
В доме было тихо. Мама, папа и Лале все еще спали после долгого путешествия сквозь пространственно-временной континуум, и я сам нашел кухню и дверь, ведущую на задний двор.
На солнце я начал моргать, ожидая, что глаза быстро привыкнут к свету. Он был таким ярким, что я даже чихнул. Солнце в Йезде светило очень мощно и теперь висело прямо над головой. Все поверхности накалились добела.
Свет слепил меня.
Я снова чихнул.
Откуда-то сверху раздался низкий голос. Человек говорил на фарси. Я моргнул и поднял взгляд.
Ардешир Бахрами, мой дедушка, приставил лестницу к стене дома, прямо рядом с маленьким круглым окошком над моей кроватью, и был уже на полпути на крышу.
Бабу оказался выше, чем я ожидал. На нем были классические брюки цвета хаки, белая рубашка в тонкую полоску и строгие туфли, над которыми на лодыжках кольцом собрались носки. Он забирался вверх по лестнице.
На мой взгляд, дед выглядел вполне здоровым, несмотря на то что мама с папой утверждали обратное. И на то, что Маму мне сказала, будто он теперь больше спит.
Он выглядел хорошо.
Я откашлялся и убрал волосы от лица. На голове у меня был настоящий овин (одна из оборотных сторон пышных персидских волос), хотя спал я совсем недолго. По крайней мере мне так показалось. Может быть, это только по моим ощущениям прошло несколько часов, а на самом деле прошел уже целый день.
Может быть, уже наступило завтра.
Я хотел поздороваться, но в горле что-то сжалось, и на свет я произвел только сдавленный писк.
Так странно было говорить, зная, что он меня услышит. Зная, что я могу протянуть руку и дотронуться до него, если он, конечно, когда-нибудь слезет с крыши.
Кажется, я себе совсем иначе рисовал нашу первую встречу.
Бабу водрузился на крышу, на мгновение покачнувшись на самом верху лестницы, и я был уверен, что сейчас стану свидетелем падения родного дедушки прямо в объятия смерти.
– Сухраб! – закричал он. Дед смотрел в сторону сада, мимо грядок с травами, по направлению к сараю, спрятавшемуся за деревом киви, которое раскинуло ветви по трельяжной сетке.
Персидские дети (даже персы только частично) с раннего детства разбираются в плодовых деревьях.
Из сарая какой-то мальчик тянул шланг, постепенно разматывая его, распутывая узлы и устраняя перекруты.
Я раньше этого мальчика не видел. Он выглядел как мой ровесник, значит, не мог быть одним из моих двоюродных братьев, потому что все они старше меня.
Я взглянул на Бабу, который снова выкрикнул: «Сухраб!» – а потом на мальчика, который что-то ответил деду на фарси.
– Кхм.
Бабу на секунду покачнулся и посмотрел вниз, прямо на меня.
Поднял брови.
– Ой! Привет, Дариуш. Я скоро спущусь. Помоги-ка пока Сухрабу.
Сухраб снова что-то крикнул и помахал мне. Солнце припекало затылок, когда я побежал к нему навстречу: грубый камень внутреннего двора сменился колючим травяным газоном, а затем мои босые ступни снова почувствовали камень. Он был очень теплым.
Сухраб был ниже меня ростом, мускулистый и худой. Черные волосы коротко подстрижены, лицо украшает самый изящный персидский нос из всех, что я видел в жизни. У него были карие глаза, как у меня, но в них таился какой-то скрытый свет.
Я даже подумал, может быть, карие глаза – это вовсе не так скучно.
– Э… – произнес я. – Привет.
И только потом понял, что это, вполне вероятно, самое бестолковое приветствие в истории американо-иранских отношений.
Поэтому я поправился:
– То есть салам.
Слово «салам» означает «мир», только не на фарси, а на арабском языке, хотя при этом оно является стандартным приветствием для большинства Настоящих Персов.
– Салам, – ответил Сухраб.
– Э… Khaylee kami Farsi harf mizanam.
Фарси я знал ровно настолько, чтобы, запинаясь, произнести, что я едва ли говорю на фарси.
Когда Сухраб улыбался, вокруг его глаз появлялись морщинки. Могло даже показаться, что он щурится.
– Можешь говорить на английском.
– А, хорошо. Ну. Меня зовут Дарий. Я внук Бабу… То есть внук ага Бахрами.
– Из Америки. – Сухраб кивнул и передал мне один из узлов, которые пытался развязать. Я держал шланг, пока Сухраб продевал другой его конец через петли. У него были короткие, пропорциональные телу пальцы. Я обратил на них внимание, потому что мои собственные пальцы всегда казались мне до странного длинными, как у скелета.
Сухраб потряс шлангом, чтобы узел окончательно развязался. Я нашел еще один узел и протянул ему.
– Э…
Сухраб поднял на меня взгляд и снова вернулся к работе.
– Мы с тобой родственники? – спросил я.
