Погружение - Георгий Валентинович Жихарев
Показалось, что поезд попал в облако. За окном висела белая вата. Все остальные двери купе были плотно закрыты, стояла оглушительная тишина. Кто-то изнутри шепнул мне: «белый шум»: мой вечный, добрый суфлер, старающийся навести мосты в безумном мире. Вот только его сценарий устарел, мы вышли на поля, и за рамки. Странно, что никому больше было не интересно, почему поезд остановился. Я подергал ручки нескольких купе, но не смог сдвинуть их с места. В голове вагона, откуда еще недавно, по моему разумению, доносился голос Михи и тихие, аккуратные ответы проводника, было пусто. Должно быть, они вышли на перрон. Я вспомнил, что Миха сказал перед уходом, зажмурил глаза, представил себе проводника, именную бирку, и отчетливо увидел его имя – Рафа. Имя, как имя, теперь трудно было удивить. Я покопался в памяти, на всякий случай, но нет, Рафу я раньше не встречал.
Пройдя по вагону, я вышел на перрон. Платформа была самая обыкновенная, сложенная из бетонных плит, в мелких паутинках трещин, кое-где выступил бок арматуры. Резиновый отбойник сношен как старый каблук. Перила загородки обвалились в нескольких местах. Окинув взглядом длину поезда, я заметил, что я был на перроне один, и еще один факт привлек мое внимание – на платформе не было ни пассажирского павильона, ни щита с названием станции. Станция Облачная, подумал я про себя. Нужно было искать Миху.
Голова поезда терялась в дымке – я решил искать свое счастье там, на худой конец, постучусь к машинисту. На душе было легко, хотелось запеть, но выглядело бы это чудаковато. Мне показалось, что где-то на расстоянии играет музыка. Я хлопнул тихонько в ладоши и направился вперед по перрону. Столько странного уже произошло в этой поездке, что я был готов к новому повороту. Поезд оказался длиннее, чем я думал. Я поглядывал в окна вагонов, но все как по команде, занавесились на ночь.
Музыка стала немного громче, еще чуть-чуть и можно будет разобрать мотив. Что-то неуловимо знакомое, может быть, хорошо забытое, может быть, новое, но родное, услышав которое, кажется, что знал его всегда. Я крутил голову по сторонам, чтобы лучше понять, откуда идет звук. Платформа впереди стала темнеть. Я оглянулся, и понял, что музыка и мягкое сияние шли откуда-то сбоку. Стоило мне подумать о том, кому пришло в голову строить перрон, с которого нельзя спуститься, как я увидел ответ на свой вопрос. Метрах в десяти от меня через перила была перекинута толстая веревка.
Это напомнило мне столь нелюбимые мной уроки фикультуры в промежутке между летним футболом и зимними лыжами. Конечно, можно было бы играть в баскетбол, но наш физрук был бывшим гимнастом, и мы болтались мосластыми гусеницами на подвешенных к потолку канатах. Критерий оценки был один – добраться до самого верха. Но для того, чтобы остаться целым, нужно еще было успешно спуститься вниз. Как при восхождении на высокую гору, я выбирал себе точку остановки, сохраняя силы для обратной дороги, а иначе некому будет и рассказать о моих подвигах.
Канат был потрепанный, но крепкий, перевязанный узлами через каждый метр, непозволительная роскошь для начинающего канатолазца. На ум пришла веревка, связанная из постельного белья и брошенная вниз из зарешеченного тюремного окошка. Я подергал канат рукой, словно так действительно можно было проверить его прочность, и обернулся к поезду. Темная громада, казалось, поеживалась и вздыхала, где-то вдалеке постукивала хвостом. Я увидел два огонька, в самом конце поезда. Миха? Но рука моя уже лежала на канате. Меня тянуло слезть с платформы. Я посмотрел через перила и увидел ее.
Конец каната лежал на земле, у леса, а чуть поодаль опушка расступалась небольшой поляной. Подсвеченная со спины тем самым сиянием, в глубине поляны стояла белая женская фигура. Нимфа, посказал мне внутренний голос. Впрочем, я был совершенно уверен, что мои губы сказали это слово вслух. Она пела тихую песню. Не хватает только микрофона, усмехнулся я. Нимфа развернулась вполоборота и поманила рукой. Пора. Я схватил канат, перебрался через перила, бросил последний взгляд на поезд, и шагнул ногой вниз, на первый узел.
I
– Сюда, пожалуйста.
Проводник инстинктивно поправил бейджик, проведя по нему рукой. Бейджик был старый и замызганный, как и его имя, Тихон. В старом мультфильме утверждали, что как вы яхту назовете, так она и поплывет. Иногда он думал об этом в длинных поездках. Часто читал именные гороскопы. Еще чаще просто смотрел в окно и представлял себя летящей птицей.
– Так, ну что у нас тут – мужчина средних лет, вес выше среднего… на вид – метр восемьдесят, труп сидит в естественной позе, на скамье. Ты записываешь, нет?
Двое полицеских словно сошли со страницы комикса. Одутловатый коротышка в тугой форме по-хозяйски оглядывал купе, дотрагиваясь до предметов носком ботинка. А высокий и худой, очевидно, младший по званию, делал пометки в блокноте, стоя в коридоре.
– Что еще – открыто окно, следов борьбы или ограбления не наблюдается. Так – а это что такое?
Толстяк наклонился к телу, не стесняясь, отодвинул его в сторону и выудил скатившуюся в угол сидения бутылку.
– Ха, а вот и главный подозреваемый: Ин-тер-стеллар, что за хрень такая? А, проводник?
Тихон сглотнул.
– Коньяк. Фирменный. Подарок всем пассажирам в первом классе.
Полицейский поднес бутылку к носу и втянул воздух.
– Эх-хе, пьют же гадость. Ну уж подарок, так подарок – капля коньяка, как говорится…
Он погрозил пальцем бутылке.
– Забираем на экспертизу. Кому еще сегодня выдавали?
– Это по желанию. Сегодня больше никто не брал. В моем вагоне… Да тут всего-то было девять человек. Билеты теперь дорогие, сами знаете.
– Это не по моей инстанции. Так, Серега, всех надо опросить, это – в отдел, и вызови врача, пусть осмотрит остальных. Кстати – а с ним кто ехал? Что-то вещей не видно?
Тихон покачал головой.
– Один он
