Дан Маркович - ЛЧК (Записки старого человека)
К осени коты оживляются. Летом они хмурые и малоподвижные, шерсть висит клочьями, и только в сумерках они немного приходят в себя - сидят на лавочках, гуляют и смотрят на небо. Феликс в жару отсиживался в прохладных подвалах, а сейчас он спал на желтых листьях под деревьями. Сначала я боялся за него, а потом убедился, что обнаружить его непросто - рядом уже оголялась земля, такая же черная... С ним у меня немного было хлопот, другие мысли навалились. Как писать?.. Вернее, как спрятать то, что пишешь... Вот такая игра нам предстояла. Я бродил по квартире, искал потайные места. Феликс удивлялся - "почему не сидишь в кресле?.." - ходил за мной из комнаты в комнату и смотрел круглыми глазами. "Филя, подожди, ну подожди..."
В наше время пограничных наук и слияния разных профессий никого уже ничем не удивишь. Образовалась новая наука - управление людьми, с заходами в физиологию, психологию, даже психиатрию, куда угодно, лишь бы получше управлять. Если не удавалось управиться с помощью свежего знания, то всегда под рукой была древняя и надежная наука - заставлять. И где-то между ними разместилась могущественная полунаука-полуискусство - людей перекраивать, перековывать и переплавлять, лепить и проектировать заново заблудшие души. А чтобы обслуживать эти столпы знания, из разрозненных практических навыков возникла скромная дисциплина - умение проникать туда, где не ждут, узнать то, что скрывают. Специалисту в этой области обнаружить записи в квартире ничего не стоит. За картины?.. Смешно... Плинтусы? Карнизы? Двери? Перегородки? Паркет?.. Я понял, что бездарен, - в который раз! - и решил, что тетрадь будет отличной подставкой для чайника. Мы взяли маленький симпатичный карандашик и открыли тетрадь. Что нас ждет сегодня? Феликс понюхал карандаш и отвернулся. Придется мне самому решать...
Наступали сумерки, и мы шли гулять в сторону реки. Вначале спуск был медленным-плавным, дорожка бежала между кустами с удивительными листьями, сверху зелеными, а с нижней стороны - багрово-красными, и при солнечном свете с ними происходили чудеса, которые к литературе отношения не имеют,это область живописи... а сейчас это были просто черные почти кусты, и стояли они молча, потому что ветра не было... Дорожка внезапно обрывалась дальше спуск крутой, и мы не шли туда. Внизу темнота сгущалась, начинались пустые холодные пространства, куда не дотягивались мой разум и воображение... В эти спокойные часы появлялись птицы, кружили над нами и кричали. Мы следили, как они поворачивают - удивительно-как будто новую мелодию начинают в слаженном оркестре... но потом я заметил, что от стаи отбиваются отдельные птицы и, как мелкие кусочки сажи, мечутся, уходят ввысь. Эти меня интересовали больше других - я неисправим, подражание меня пугает. Что им делать теперь, куда лететь?..
Темнело, стаи рассеивались - и становилось совсем тихо, только крупные капли падали с верхних листьев на нижние, а оттуда на землю, на слой желтых листьев, закончивших свою воздушную жизнь. От весны до осени время бежит с горы, а теперь будет карабкаться в гору - к зиме. И нам идти обратно - в гору. Мы идем не спеша, Феликс впереди, бежит легко, хвост, как маленькая елочка, покачивается из стороны в сторону... Великое дело - четыре лапы. Впрочем, у меня и на две не хватает сил... Что значит возраст? Это годы, и как мы их воспринимаем. Феликс не думает об этом, у него есть годы и нет возраста... и он понял удивительную вещь - нельзя умереть раньше, чем жизнь станет чуть-чуть понятней...
А, вот и огни показались. Дом постепенно вырастает перед нами. Пятый этаж... Аугуст, Мария и Анна поужинали и, как всегда, играют в карты. Анна быстро устает и уходит к себе, а эти двое сидят долго. У них теплей, чем у всех,- Мария любит готовить. Аугуст в пижаме, перед ним рюмочка пустырника. Сегодня ходили к свиньям не три, а четыре раза - хрюшки набирают вес... Вот четвертый... Коля храпит, а Люська собралась вниз, перед домом начинается движение, можно теперь и себя показать... Третий... здесь темно, окна Крылова с другой стороны... Второй... и здесь темно. Бляс давно забросил свою квартиру. Я был у него - это склад дорогих вещей. Вещи, деньги толстяк любит, а вот остался в подвале - просторнее, говорит, а может, не хочет зависеть ни от кого?.. ведь за шуточками его не поймешь - совсем непростой человек... Первый этаж показался - Антон, Лариса... Антон, как всегда, читает лежа - единственная привычка, против которой Лариса бессильна. "Удивительный вы человек, Антоний..." Она испекла печенье из овсяной муки с морковью и приносит попробовать.
- О-о-о, какая прэ-элесть...
- Вы мне льстите, Антоний, ужасный вы человек...
Идиллия какая-то, а ведь придавила она его тяжелой лапой. Но что теперь говорить - тридцать лет... жизнь прожита, ничего не скажешь...
Вот и подвал, подвальчик, мерцает вольный огонь - открытое пламя. Не для наших клеток этот зверь, а в подвале - прекрасно... И суетятся у пламени два старика - жарят свининку на ужин. Бляс - постную, толстыми ломтями, Аугуст - тоже толстыми, но с жиром, как настоящий эстонец. Бляс ему - "умрешь скоро..." Аугуст молчит, ухмыляется, на Блясово брюхо поглядывает. Сам он сухой, тощий, обожженное летним солнцем лицо - и светло-голубые глаза. "Много говоришь - скорей помрешь".
А по лестницам скользят быстрые тени - это наши молодцы пробираются к ужину. Крис галопом бежит на пятый. Серж не поспевает за ним - ворчит, степенно взбирается. Люська выждала, пока эти двое прошли к себе, - и вниз. И с первого этажа - легкая тень - вниз - в кусты - на дорогу - и бегом. Это таинственный Вася, наскоро поужинав, спешит на свой далекий пост. Лариса глянет, ахнет - кота уже нет. "И рыбку не доел... этот совершенно невозможный Василий..." В субботу у Ларисы торжественный прием - все приглашены на торт "Наполеон", который она печет каждый год в начале осени. Она долго высчитывает этот день, он зависит от луны и положения звезд. "Наполеон" приносит удачу - доживем до весны...
Вечер "Наполеона" у Ларисы
Я пришел в назначенное время и оказался первым гостем. У Ларисы убрано - все мусорные кучи тщательным образом сметены в одну, и она аккуратно прикрыта бумажкой. Стол, стулья, все свободные места заняты - везде лежат коржи фирменного торта. Лариса даже не вышла. Нервная, с красными пятнами на щеках, она металась между коржами. Шла сборка торта. Коржи были нумерованы, их должно было быть тридцать два, а вот, судя по Ларисиным причитаниям, семнадцатого не было.
- Это вы съели, признайтесь,- требовала она от Антона, который топтался в дверях, бестолково размахивая коротенькими ручками.
- Я не е-е-е-л, - блеял Антон и вдруг догадался: - Он ведь сыро-ой...
- Вы можете и сырой... где же он?..
Наконец корж нашелся, Антон вздохнул спокойно, и мы прошли в комнату. С этими коржами всегда было так. Лариса начинала печь их за несколько дней, и все равно торт опаздывал. Но зато это был исключительный торт. Он был как башня, как постамент для Анемподистова пса, и все, что было в доме и в окрестностях города, в полузаброшенных деревеньках за много километров от нас, - все загонялось в этот постамент. И мы, как мыши, тщетно пытались расшатать его, вгрызались в основание и, обессиленные, отпадали, и много дней потом нас ловили дома и на улице, звали, умоляли, тащили силой "приди, съешь, помоги..."
А в комнате у них были книги: поэзия и альбомы живописи - у Антона на его полочке, на Ларисиной - перепечатки астрологической, парапсихологической и йогической литературы, труды съездов по синим и красным пришельцам, книги о голодании, воздержании, беге трусцой и сыроедении. Никаких почти книг не продавали, а эта литература по-прежнему поступала нескончаемым потоком. Мы смотрели книги... У Ларисы собирались все, кроме Блясова и Коли. Бляс не любил умные разговоры, а Коля знал, что здесь не пьют ничего, кроме чая и кислого-прекислого сока из ягод барбариса, которые в этом году созрели в совершенно фантастических количествах...
Пришли Аугуст, Мария и Анна с Сержем. Серый все не выходил из дома. Крис приглашением пренебрег, в сладком он не разбирался и из всех собраний признавал только подвальные, у Бляса, со свининкой и песнями. Ждали теперь Крылова, а он все не шел. Наконец упал нож, который представлял нашего историка в несложном столовом наборе Ларисы - и сразу же явился чопорный старик в белоснежной рубашке с черной бабочкой. Он осветил комнату оскалом зубов и каждому пожал руку сухой трескучей лапкой.
Лариса все еще копалась на кухне. Разговор натощак вертелся вокруг политики - что было, что будет... Крылов утверждал, что мир так и будет катиться под гору, медленно - пока не выкачают все природные богатства, а потом гораздо быстрей. Я вспомнил, что он говорил летом, полный оптимизма "человечество прокормит себя, земля отдохнет...", но решил не напоминать ему. В конце концов, многое зависит от настроения, да и в прогнозах на будущее он такой же дилетант, как и все мы, не считая Ларисы, его конек прошлое, не слишком далекое, но лет эдак двести-триста он захватывал своими графиками...
