Семен Юшкевич - Ита Гайне
Гайне постепенно дала себя уговорить и предложила Эстер пятьдесят копеек.
— Я ведь ему, как мать, — сказала та, взяв деньги, — и без меня он лекарство ни за что не принял бы.
— Верьте, Эстер я в жизни не забуду вашего добра, верьте мне.
Она опять подошла к окну и постояла подле него, глядя со слезами на глазах, как он двигал руками и переворачивался. Потом повернулась к Эстер и дала ей еще пятьдесят копеек.
— Пошлите эти деньги домой, — сказала она, — пусть муж ваш купит что-нибудь детям.
— Уходите же, — повторила Эстер, — мне пора к мальчику.
Она показала ей рукой дорогу и ушла. Ита снова попала в больничный двор, по прежнему запуталась и с недоумением стала искать дорогу к воротам. Но, проходя мимо одного из здании, она заметила женщину, которая показалась ей знакомой. Она подошла к ней ближе, всмотрелась и, к удивлению своему, узнала Цирель.
— Как, это вы? — произнесла та своим сиплым голосом. — Как вы попали в больницу, разве ваш муж заболел?
Гайне почти обрадовалась, увидев ее. Она живо напомнила то время, когда мальчик был еще ее собственным и возбуждал во всех удивление.
— Нет не муж, а ребенок, — ответила она. — У него круп, и он лежит здесь в палате.
— Нужно вам горевать! Посмотрите, как Цирель хорошо устроилась без ребенка. А парализованный мой вовсе не может нарадоваться, чтобы его черти задушили.
Она весело рассмеялась, а Ита, вспомнив ее историю, почувствовала к ней отвращение. Между тем, Цирель, обрадовавшись встрече, начала рассказывать, что отложила уже себе немножко денег, что муж, подавиться бы ему, курит теперь ежедневно табак, но место свое она не скоро оставит, так ей пока еще выгодно за семь рублей в месяц быть кормилицей и служанкой. Когда же она соберет семьдесят рублей, то перестанет служить, возьмет себе место на базаре и будет торговать рыбой.
— Ну, а ваш ребенок? — спросила Ита.
— Урод мой, хотите вы спросить? Я уже забыла о нем, так давно это было. Миндель знает, где он. Наверно, на том свете. Что я хотела вам сказать? Да, о Миндель. Знаете, ее арестовали.
— Как арестовали? — удивилась Ита — Вы, вероятно, о другой говорите. Кто вам рассказал об этом?
— Рассказали. За такие дела не гладят по головке. Я рада, что мое дело давнее. Ведь Этель от ее проклятой руки умерла. Много людей пропало из-за нее, это я уж знаю. Но когда об этом не знали, то не знали… А теперь все открылось. У нее скверное дело.
— Какое дело? Как странно, что мне ничего неизвестно.
— А вот какое. Помните Маню? Подождите, она ведь у вас бывала. Мы однажды далее вышли вместе от Розы. Помните?
— Боже мой, что случилось с Маней? — прошептала Ита.
— Маня при смерти. Она лежит в здешней палате. Вы не знали об этом? Как же. Старуха Миндель что-то повредила ей. Манин Яша не захотел оставить так дело и донес в полицию. Миндель, конечно, сейчас арестовали. Теперь идут слухи, что в ее комнате нашли трех мертвых мальчиков.
Гайне слушала и плохо соображала, так поразила ее эта новость.
— Какая ужасная история, — прошептала она. — Вы уверены, что это не выдумка? Маня умирает. И вы сами своими глазами видели ее в палате. Бедная, несчастная девушка. Я ведь недавно ее встретила и обещала зайти к ней. Как я ее умоляла не решаться на это.
— В жизни все так, — философски ответила Цирель, — от своей судьбы не убежишь. Хотите ее увидеть? Я могу вам показать, где она лежит. Думаю, что успеете еще попрощаться с нею.
Гайне с радостью согласилась, и обе направились к зданию, стоявшему в конце двора.
— Чего не произошло уже за это время, — проговорила Цирель. — Вот и Этель похоронили. Какая была славная женщина. Тонкая, умная, а вот дала же себя убить. Не лучше ли было родить и отдать ребенка старухе Миндель? Нужно, Ита, не только жизнь понимать, нужно быть хитрее ее. Что Этель выиграла? Муж ее уже женился, хотя и убивался о ней, а она гниет в земле.
Гайне слушала и кивала головой. Муж Этель женился. Кто бы мог поверить, что он способен на это? Вот подлый человек!
Они уже входили в коридор, и Цирель оборвала разговор. Она указала ей палату, койку, где лежала Маня, попросила служанку позволить Ите пройти в зал и распростилась. Гайне робкими шагами пошла к палате. По обеим сторонам во всю длину зала стояли кровати, на которых лежали или сидели женщины. Поодиночке или в компании, они расхаживали по палате, в которой, к удивленно Иты, царило оживление. Гайне с трепетом подошла к Мане, которая, узнав ее, слабой улыбкой выразила свою радость, так как двигаться ей было запрещено. Ита попала в полосу света и зажмурила глаза. Среднее окно было залито солнцем, и в него нельзя было глядеть. От окна же шел толстый, светлый столб, упиравшийся в противоположную стену золотым квадратом, а в столбе вихрем кружились и текли микроскопические пылинки серого цвета. Из общего шума в палате выделялись, как острия, два визгливых женских голоса, которые спорили друг с другом через весь зал. Изредка забегала фельдшерица, красная и потная, кричала желчным, возмущенным голосом на больных и водворяла порядок.
Ита села подле Мани и с порывом схватила ее за руку.
— Вот где пришлось нам свидеться, — произнесла она печально, — не ждала я этого. Как я предостерегала вас!..
Маня поправила мешочек со льдом, лежавший на ее непомерно большом животе, и отвернула лицо. Гайне сбоку посмотрела на нее и теперь только разглядела, как она изменилась. Нос, подбородок и губы как-то осели и были темно-желтого цвета, как у мертвецов. Глаза похудели, запали куда-то назад, но сверкали удивительным блеском, и эти сверкавшие глаза вместе с красными, точно подмалеванными щеками, придавали такое одухотворенное выражение всему лицу, что на первый взгляд она производила впечатление чего-то сильно живущего, расцветающего.
— Помните, — прознесла, наконец, Маня, — вы однажды сказали мне про себя, что вам не везет. Но вы не знали, Ита, что передо мной вы избранница. Также некогда я думала, что у меня есть характер, но все-таки проституткой сделалась я, а не вы. Это не из зависти я говорю, а отвечаю на ваши слова. Вы, Ита, мягкая, но если придавить вас, то вы вся целиком перетянетесь на другое место, а меня, твердую, лишь только крепко придавили, и я вся сломалась, как кукла из стекла. Поняли вы уже? Что значили для меня ваши советы, вся ваша мольба? Знаете ли вы, что Этель умерла?
— Да, я была на похоронах. Теперь ее муж женился.
— Вот как, — произнесла она равнодушно. — А мне рассказывали, что ей никакой нужды обращаться к старухе Миндель не было. Почему же она сделала? Я, Ита, ничего не понимаю. Чем больше живу, тем больше перестаю понимать.
Гайне поспешила передать ей последний разговор с Этель, и сначала Маня внимательно слушала, а потом махнула рукой, точно рассказ ее раздражал.
— Вы меня не поняли, Ита, ведь мы там все почти искалеченные, и редко кто из нас делается беременной, а счастья все нет. То, что Этель хотела искалечить себя, конечно, лекарство; но оно не к той болезни, — с тайной мыслью закончила она.
— Вы давно уже здесь находитесь?
— Пятый день, мне же кажется, что пять лет, так я страдала. Вот и теперь я едва удерживаюсь, чтобы не кричать, хоть и к этому привыкла. Ко всему привыкнешь, Ита, такая уже подлая человеческая душа.
— А мой ребенок лежит в детском отделении. У него круп, — сообщила ей Ита, как бы желая дать знать, что не ко всему можно привыкнуть.
Маня поняла и не стала расспрашивать.
— Человек, — произнесла она, все думая о том, о чем не переставала думать с момента болезни, — человек — это злая собака, привязанная на короткой веревке. Хорошо еще, что на короткой. Но Яше я никогда не прощу, даже перед смертью. Вы думаете, мне жизни своей жалко? Если бы я еще верила во что-то, то сказала бы: слава Богу, но уже ни во что не верю, и смотрю на себя, как на помойную яму. Есть ли еще какая-нибудь грязь, которая в меня не была брошена? Вы ведь в лучшую свою минуту не сумеете себе представить, какой я была, когда приехала сюда. Священные книги более грязны от пальцев людей, чем я была. И в два года я вся изгадилась, как место для нечистот. Была одна надежда выбраться из грязи, и оттого я так любила своего будущего ребенка. Как путеводная звезда, как спаситель он был для меня. Но и это погибло, как ранние мечты мои, как жених, как чистота и невинность моя, и теперь я так возненавидела себя, что смерть, уверяю вас, я встречу с радостью.
Она лежала и строго смотрела перед собой, и в глазах ее отражалась вся ненависть человека, бесповоротно осудившего себя. Ита же не понимала ее и старалась вызвать в ней обычные чувства покорности судьбе.
— Не говорите мне об этих вещах, Ита, — произнесла она, — я не девочка, и меня пряником не подкупишь. Когда напьешься грязи так, что она уже в горло не идет, то что сделает здесь капля чистой воды? И она загрязнится, и потому лучше меня оставить, как я есть. Кричать, звать тоже ведь некого? Кто услышит вас? Кто может помочь? Покричите о своем ребенке. Правда, если бы я это раньше знала, то, может быть, здесь не лежала бы, но теперь уже поздно горевать. Знаете, — вдруг сказала она, — ведь у Яши новая любовница.
