Эрнст Бутин - Лицом к лицу
Тот стоял рядом с уже одевшимся Ленькой, слушал, снисходительно улыбаясь, Лидку. Она, сложив ладошки перед лицом, что-то быстро и умоляюще говорила. Юра, словно почуяв взгляд Юрия Ивановича, встревоженно глянул в его сторону. Отвернулся. Но тут же оглянулся снова, всмотрелся. Ткнул кулаком в бок Леньку, отмахнулся от Лидки, как от надоедливой мухи, и побрел к Юрию Ивановичу.
- Юра, я прошу тебя. Я очень прошу, - крикнула девушка и прижала к груди кулачки.
- Отстань, не твоя забота! - рыкнул через плечо Юра.
Она потопталась и, беспрестанно оглядываясь, пошла вслед за Витькой и Ленькой.
- О чем тебя Матафонова просит? - полюбопытствовал Юрий Иванович.
- А, курочка-ряба. Хочет, чтобы я сегодня же уехал. Из-за Цыпы, - Юра, поискав место, бережно положил одежду на землю. - Ну и куда мы с вами теперь?
- Не знаю, - Юрий Иванович вытянул из узла джинсы. - Надо бы по городу походить, повспоминать.
- Давайте, - вяло согласился Юра. - Заодно к Борзенкову завернем. Ребята хотят, чтоб я упросил его мать отпустить Владьку на вечер.
- А свою-то ты предупредил? - ворчливо спросил Юрий Иванович. Он с кряхтением зашнуровал туфли. И замер, согнувшись.
Только сейчас сообразил Юрий Иванович, что ведь мать тоже здесь, рядом, и похолодел. Он увидел ее в воображении такой, какой та была в его семнадцать лет - красивой, тоненькой, с аккуратными волнами короткой стрижки, с ямочками на щеках, по которым можно сразу угадать притаившуюся улыбку, с большими карими глазами, иногда встревоженными, а чаще гордыми за сына. Ему стало страшно - ведь мать сейчас моложе его - и стыдно, и больно: во что превратился он, обрюзгший, потасканный, лысый, где растерял все ее ожидания и надежды?
- Я ей позвонил после экзамена, - бубнил Юра, одеваясь. - А на вечер все равно не пойду. Вас ведь одного оставлять нехорошо, - добавил с издевкой и осекся. - Что с вами?
- Не догадываешься? - Юрий Иванович улыбался и чувствовал, что ему становится совсем уж жутко. - Она ведь и моя мать.
- Ну и что? - машинально спросил Юра. Но лицо у него начало бледнеть, глаза расширялись и расширялись.
- Дошло? Вот именно: нельзя мне ей показываться, никак нельзя! - Юрий Иванович с силой шлепнул себя по лбу, стиснул его, застонал. - Зря, зря я здесь оказался. Ничего мне это не дало, кроме горечи, и чем дальше, тем горше...
- А может, все-таки вам стоит встретиться с матерью, - робко посоветовал Юра.
- С ума сошел! - испугался Юрий Иванович. - Это стопроцентный инфаркт. Ты вон какой непробиваемый и то... А она... Да и кем я ей представлюсь? Это Владька к своей может заявиться из будущего. Как же: академик, на белом коне.
- Ну и вы скажите... - начал было Юра, но Юрий Иванович возмутился.
- Врать?! Хватит, всю жизнь врал - надоело, - он сосредоточенно смотрел в воду. Долго смотрел. - Нет, не поверит она, догадается. - Устало поднялся. Достал очки, хотел надеть, но, взглянув на Юру, протянул ему. Возьми, нечего синяками сверкать.
- Не, не, - тот оттолкнул руку. - Не надо. Засмеют, скажут - стиляга.
Они прошли вдоль огородов по тропинке, белой от пыли, свернули в переулок, попетляли недолго окраиной и вышли на улицу Ленина.
Низкое солнце заползло за ровную пелену облаков, окрасив их в розовое, и выглядело огромным багровым кругом. Предвечерние сумерки разлились над землей; дали скрадывались в туманном зыбком мареве, точно перспективу улицы написали жидкой тушью по мокрому серому картону. В недвижимом воздухе плавал слабый запах начинающей цвести липы. Покрикивая, носились мальчишки на велосипедах; степенно, под ручку, прогуливались важные пары в светлых шелковых и габардиновых - несмотря на теплынь - плащах-пыльниках. В шипении и потрескивании тек от Дома культуры бурненький, усиленный репродуктором, ручеек фокстрота "Рио-рита".
Юрий Иванович остановился на перекрестке, хищно шевельнул мясистыми ноздрями.
- Ах ты, милая провинция, - нараспев, не то с насмешкой, не то с грустью протянул он. - У самовара я и моя Маша... Благовеста только не хватает.
- Скажите, - Юра откашлялся, - а мать в ваше время еще жива? - и по голосу слышно было, что он боится ответа.
- Да, купила кооператив рядом с моим бывшим домом, - помолчав, резко ответил Юрий Иванович. - Только она стала совсем седая и старая.
- Из-за меня? - уныло спросил Юра.
- Из-за меня, - не раздумывая, твердо заявил Юрий Иванович.
Он развернулся и пошел навстречу музыке; шел серединой тротуара, не сбавляя уверенный шаг, и владельцы шелковых да габардиновых плащей, знавшие, что все должны уступать им дорогу, отскакивали в растерянности, чтобы не столкнуться, и долго, возмущенно смотрели ему вслед. Около Дома культуры Юрий Иванович остановился.
Вились у освещенных окон пацаны, с деланно безразличным видом кучковались старшеклассники, которым школьная мораль запрещала ходить на танцы, мельтешили в фокстротном ритме фигуры за стеклами, монументально возвышался на крыльце легендарный в Староновске милиционер Гажушвили усатый, с побитой оспой физиономией, желчный. Он лениво ощупал взглядом Юрия Ивановича, в глазах на секунду блеснули настороженный интерес и подозрительность: "Чужой. Не наш!" Но сразу же блеск погас: рядом с неизвестным бородачом остановился известный всему городу хороший человек, правильный юноша Бодров.
Юрий Иванович нащупал Юрину руку, сжал ее - в двери мелькнул Цыпа. Он рванулся было на улицу, но, сделав лишь шаг, опять вильнул в глубь подъезда. Оттуда вынырнули одно за другим, как поплавки на воде, лица его дружков и снова исчезли. Юрий Иванович беззвучно засмеялся, забулькал горлом, захрюкал, заколыхал животом. Приобнял Юру. Тот, окаменевший видно, предчувствовал встречу с Цыпой, - расслабился, вяло улыбнулся серыми губами.
- Завтра спектакль? - Юрий Иванович прочитал вслух афишу. - "Свои люди - сочтемся". - Добавил, поразмышляв. - Он же "Банкрот", он же "Несостоятельный должник".
- Да, - Юра смутился. - Кружковцы решили в честь моего окончания школы сделать нечто вроде бенефиса.
Юрий Иванович не забыл этого, но ведь сегодня Юра не пойдет к Тонечке, поэтому, может, никакого спектакля не будет. Он вздохнул.
- Уйдемте отсюда, - тоскливо попросил Юра.
Они прошли квартал, свернули за угол, остановились около двухэтажного, с пристроями, балкончиками, лесенками, дома, в подвале которого жили в однокомнашой квартиренке Борзенковы.
- Ты хоть сейчас извинись перед Владькой.
- Без вас знаю, что делать, - огрызнулся Юра. Смутился. - Простите. Но, в самом деле, зачем вы все время поучаете?
"Ого, прощения попросил. С ума сойти можно!" - обрадовался Юрий Иванович, но виду не подал.
- Ты еще не слышал, как я поучаю, - буркнул сердито. - И не дай бог услышать.
- Ладно, я скоро, - Юра повернул кольцо калитки, скрылся во дворе.
А Юрий Иванович перешел на другую сторону, прислонился к забору и уже более внимательно оглядел жилище Владьки. Вспомнился утренний разговор с Ларисой-женщиной, ее шуточки, что вот, мол, в честь Бодрова, глядишь, улицы называть станут, и подумал без зависти, что со временем этот проулок действительно будет имени Борзенкова. Мемориальную-то доску наверняка когда-нибудь прикрепят на этой халабуде, экскурсанты будут приходить в квартиру, которая окажется почему-то на втором этаже, цокать языками, переступив порог отдельной комнаты будущего академика - "Сразу видно, что жил гений: какие редкие книги, какие сложные приборы!" - осматривать мебель, снесенную со всего города; пионеры школы имени Борзенкова надраят парту Владислава Николаевича до блеска, вытирая ежедневно пыль, - парта, скорей всего, окажется не та: без царапинки, сияющая лаком. Лучшие, а значит, самые прилежные и воспитанные дети будут бороться за право сидеть на ней, и никогда им не придет в голову, что Владька ой как редко выглядел ангелом, ой как часто получал нагоняи за поведение. Дряхлые старички и старушки на сборах и собраниях примутся рассказывать о том, какой необыкновенно милый, послушный, исполнительный мальчик был товарищ Борзенков, хотя никогда не знали его ребенком...
На улице Ленина разом зажглись все фонари, и полумрак, отброшенный яркими желтыми конусами света, уплотнился до темноты. Юрий Иванович повернул голову. По тротуарам главной улицы все так же степенно проплывали габардиновые и шелковые плащи. В Староновске никогда не было никакой промышленности, за исключением ликеро-водочного, пивного заводов и нескольких артелей, поэтому фланирующая элита состояла из служащих всяческих "загот" - "скот", "зерно", "сырье" - и городской администрации. Сколько помнит себя Юрий Иванович, они всегда поражали его безмятежно-самоуверенными лицами, которые прямо-таки излучали достоинство и значительность. В детстве Юра страстно хотел стать одним из этих людей; подрастая, уже знал, что займет место среди городского начальства; взрослея, был уверен, что пойдет дальше и выше, но уважение, при котором хочется снять шляпу, прижать ее к груди и опустить очи долу, к районному избранному обществу сохранил.
