Борис Штейн - Донный лед
- А кто, Яков Александрович, - не спросил, а будто подумал вслух следователь, - а кто мог быть заинтересован в этом пожаре?
- А черт его знает, - недоуменно пожал плечами Яков Александрович, черт его знает кто!
Помолчали. Потом следователь спросил осторожно:
- А каково положение Зудина сейчас, на ваш взгляд?
Но если следователь спросил осторожно, то главный бухгалтер отвечал с еще большей осторожностью. Он развел руками и сказал неопределенно:
- Да как вам сказать!
- Я-аков Александрович, - укоряюще протянул следователь. - у нас же разговор приватный, неофициальный, однако не буду скрывать, весьма нужный... А?
- Неважное положение, - нахмурился Яков Александрович. - Если говорить откровенно, на волоске висит.
- А вы лично как к этому всему относитесь?
- Видите ли, у Зудина я вижу по крайней мере три достоинства как у руководителя: он честный, энергичный и знающий дело человек.
- А в чем же дело, почему на волоске?
- Ну, главное - то, что он напролом всегда двигает. По сути часто прав, а по форме... С начальством на ножах. И в мехколонне многих против себя восстановил.
- Кого именно?
- Из начальства - заместителя управляющего. Последнего - это по вопросу детсада. Но он тут, Зудин, исключительно прав. Я это почему особенно знаю моя жена уже назначена заведующей садиком, так что ей ситуация известна. Короче, отстроили садик на сто сорок человек, а в тресте велели половину отдать под жилье, причем в мостоотряд... Одним словом, Зудин не послушался, и этого ему, конечно, не простят.
- А из подчиненных?
- Ну, тоже есть. Письма писали на него... Он зарплату упорядочил, это было необходимо, мы из фондов выходили, да и закон - он ведь обязателен в денежных вопросах... Но опять как-то напролом, да... И главный инженер тут... Зудин ему вроде как бы дорогу перешел... да. Так как-то одно к одному. Пьяницу уволил без месткома. Суд ее восстановил, да еще Зудин теперь алименты ей выплачивает.
- Палей?
- Палей.
- Понятно, Яков Александрович, понятно. А скажите, этот пожар может явиться той каплей, которая переполнит чашу терпения треста в отношении Зудина?
- Может, - согласился Яков Александрович, - да, конечно.
- А кто все-таки больше всех заинтересован в снятии Зудина? Ну, главного инженера снимем все-таки со счетов?..
- Истомин?
Яков Александрович даже мотнул головой, как бы избавляясь от наваждения.
- Неужели Истомин? Нет, все-таки не может быть... А впрочем, черт его знает, он человек злобный.
- Ну, Яков Александрович, - успокаивающим тоном проговорил следователь, - воздержимся от поспешных выводов... Но почему вы сказали злобный?
- Характер такой, Владимир Михайлович.
- А в чем проявлялась эта его, как вы говорите, злобность?
- Да в разном, Владимир Михайлович, проявлялась. Ну вот, например, с Лехой-художником. Они свояки были с Истоминым. Истоминская жена Зинаида у меня в бухгалтерии работает. Ну, а на ее сестре этот самый Леха наш был женат. У нас тут все переплетено в мехколонне, да, наверное, на всем БАМе так... Да. Короче, жена-то от Лехи ушла. Кто там, что там, мне не судить. Но как он, Истомин, сообщил об этом: пригласил Леху к себе, подпоил и фотографию показал Лехиной жены с новым, так сказать, женихом. Жестокость, знаете, иезуитская прямо. Да.
- А что, он сильно пьет, ваш Леха?
- Да уж бывает...
- После того случая?
- После того - особенно, это совершенно определенно.
Они немного поговорили о Лехе, посокрушались, пожалели его сообща, вспомнили мимоходом о Сене Куликове, который возится с Лехой как нянька, потом на Сеню перешли, установили, что парень он сердечный, старательный и что хорошо бы ему, с одной стороны, жениться, а, с другой стороны, перейти в будущем на освобожденную профсоюзную работу. Потом перешли на разные отвлеченные темы, и Владимир Михайлович, между прочим, спросил:
- Яков Александрович, пусть вам не покажется странным мой такой наивный, чтобы не сказать - глупый, вопрос, но я его, с вашего разрешения, задам. Вот представьте себе. Ваш кассир привез деньги для зарплаты. По-моему, где-то более пятидесяти тысяч рублей. Так?
- Так, - кивнул Яков Александрович. - Более.
- Ну и вот. Эти деньги ваши.
- Как - мои? А зарплата?
- Предположим, что зарплата будет выплачена отдельно, из другого фонда.
- Чудно, - пожал плечами Яков Александрович, - ну ладно.
- А теперь, - торжественно провозгласил следователь, - изложите вашу волю. Что вы станете делать с этой суммой?
Главный бухгалтер хмыкнул, потом помолчал, потом опять хмыкнул. Потом заговорил неуверенно:
- Так ведь, Владимир Михайлович, так сразу и не придумаешь, что делать-то. Ну, премии кое-кому, так ведь есть у нас премиальный фонд... да и заработки более чем... - Он засмеялся. - Черт его знает, и не придумаешь. Дело в том, что деньги-то есть у нас. И на стройматериалы, и на оборудование... Купить-то мы можем, да негде. Фондов не хватает. Так что деньги вроде бы и ни к чему эти лишние-то... Да.
Следователь тоже засмеялся.
- Ну при чем тут, Яков Александрович, стройматериалы? Это лично ваши деньги. Не казенные в вашем распоряжении, а ваши. Поняли?
- Что ж тут не понять, Владимир Михайлович. Только этот ваш условный подарок судьбы не вызывает, поверьте, во мне энтузиазма. По моим скромным запросам я обеспечен достаточно. Более того: жена и я - мы зарабатываем больше, чем тратим. Так что... К тому же моя профессия наложила отпечаток на мой характер. Я склонен к порядку, к разумному порядку причин и следствий, взаимосвязей работы, заработка, реализации заработанных денег. Авантюристическое вмешательство в этот порядок в виде предложенной вами условно суммы внесло бы хаос в мою душу, нарушило бы душевную удовлетворенность, как говорят медики, душевный комфорт. Так что я отказываюсь от вашего подарка и сдаю его обратно в банк. Да.
Яков Александрович помолчал, потом, подмигнув, сказал мечтательно:
- Вот если бы во времена туманной юности такой презент, тогда было бы много вариантов...
- А сколько вам теперь лет, Яков Александрович? - спросил следователь.
- Пятьдесят шесть, Владимир Михайлович.
- Я так и думал...
- А вам, если не секрет?
- Какой секрет? Сорок два.
- Я вам тоже примерно ваш возраст и давал.
Они попрощались, и Яков Александрович сказал, уходя:
- А все же Истомин - это не исключено...
А Зудин пришел к следователю перед самым ужином, как обещал, он вообще был человек точный.
- Это дело рук Толика, - заявил он, как тогда на пожаре, - как, что не знаю, но это его дело, подлеца.
- У него же алиби, - удивился Владимир Михайлович, - ты же знаешь.
- Знаю.
- Так как же?
- Ты следователь, ты и рассуди - как же.
Владимиру Михайловичу нравился Зудин. Энергичный, ладненький, небольшого росточка; казалось, он не знает лени, усталости и уныния. Удивляла Владимира Михайловича и какая-то невосприимчивость Зудина к собственным неприятностям. Он подумал, что, если сказать Зудину, что его снимают с работы и завтра с утра ему надлежит сдать дела, он просто взглянет на часы и, не моргнув глазом, перенесет завтрашнюю планерку на сегодняшний вечер.
- Ну че говорить, - сказал он, закуривая, - ничего нового не скажу.
Следователь молчал, потирая лоб.
Потом спросил участливо:
- Снимут тебя?
- Снимут, однако, - кивнул Зудин.
- Ну и...?
- Ну че тут; жаль, работа нравится. Пока не сняли, кое-че успею еще... Вот стенд Арсланов добудет, смонтируем, здорово будет хорошо!
Владимир Михайлович спросил, улыбаясь:
- Слушай, Васильич, ты вообще когда-нибудь нервничаешь?
Зудин пожал плечами: дескать, че тут нервничать, живем и жить будем.
Но, подумав, сказал:
- Нервничаю, как не нервничать. Из-за пожара, например, психую здорово... Это же надо было все завезти. Сперва выбить, а потом завезти. По Байкалу возили через Нижний - здесь еще причала не было. Холодов ждали, потом машинами по зимнику... Хорошо еще, основное на склады успели передать... Нет, психую, - закончил он твердо, кажется убеждая больше себя, чем Владимира Михайловича, и добавил для верности: - Ты этого Толика лучше законопать, а то не знаю, че с ним сделаю.
- А насчет своих-то дел, - спросил Владимир Михайлович, - а насчет своих-то дел не нервничаешь?
- Знаешь, - не сразу ответил Зудин, - тут такое дело. Было мне, однако, лет восемнадцать, когда меня отправили на лесозаготовки на Алтай. Жил я с матерью вдвоем в деревне, в Волгоградской области, трактористом работал в колхозе. И вот председатель посылает меня на Алтай. Каждый колхоз должен был послать по одному человеку. За это район получал строительный лес. Ну и это... Другие председатели бичей наняли и послали как бы от колхоза. А наш меня. Говорит, заработаешь, лесу дам избу подправить. Короче, в бригаде нашей один я оказался чистый. Все остальные разрисованы с ног до головы ранее судимые.
Ну, поселили нас в зимовьшке, дали деляну - работайте. Кого там работайте! Спирт, карты, травля, о работе никто и не думал. Подъемные кончились, приехало начальство леспромхозовское, и всех выгнали под метелку. Без копейки на дорогу. Как я добирался до своей деревни - это надо два чайника выпить, пока расскажешь. Коротко: добирался дней двадцать. И только исключительно на крышах. Сапоги, шапку продал, от милиции бежал, попадал в облаву - в общем, хватил. Домой добрался ночью. Мать спала. Я будить не стал. В кухню зашел. Че было - все поел: борщ, помню, яиц с десяток, не менее... И спать завалился прямо на полу. Мать утром вышла, об меня споткнулась, смотрит - не узнает. Не путается, она вообще у меня не пугливая, лиха не боится, но не узнает. А я черный весь, как папуас: прокоптился на крышах, только зубы блестят. Сел, говорю: мама, не будет нам леса на избу, ничего я не наработал. Ну, тут она меня узнала, обняла, говорит: бог с ним, с лесом, сынок, хорошо, что сам вернулся...
