Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали
- Да кто ж тебя, дурья башка, допустит до государя?! - Узнали ведь, канальи, что государь на Кавказскую линию поехал!
- Меня никак задерживать нельзя, выданную мне доверенность от мира при сем имею счастие всеподданнейше представить государю!
- А ну что за прошение - взять!
- Сам вручу, сам.
- Выловить всех до единого!
А ночью снится Фатали сон: сам Николай Павлович запросто беседует с ним.
И улыбается император, пристально вглядываясь в Фатали. Надо о чем-то попросить, но о чем? Затем в фаэтон посадил, а фаэтон особенный, вместо коня пушка на колесах движется. Едут они, вот он, рядом с императором, дотронуться может, да опасается.
"Это ж очень просто, как не можете понять? - рассказывает император. Сначала о четвертовании (ибо Фатали ни разу не видел). - Руки по локоть, и показывает на своей руке, бисером вышит вензель, эн. - Как? Привяжут (к чему?), веревки за руки, и отводят в стороны, сначала левую большим острым топором, а потом правую. И ноги по колено или - по бедро. Приводят в чувство, и тогда новый взмах, прелестно, если шея тонка. Что? Как посадить живого на кол?! Неужто и этого не знаете? - удивляется государь. Тщательно и гладко заострить кол, лучше дубовый, надеть тонкий и острый железный наконечник, густо смазать салом. Жертве лечь лицом вниз, руки связаны за спиной, а к ногам у щиколоток, - помнит Фатали, где-то читал!! привязывают веревку, и раздвигают в разные стороны, а заостренный конец кола упирается осужденному между ног. - Император зевнул, прикрыв рот ладонью. - Да-с, коротким широким ножом делается разрез на штанах, чтоб расширить отверстие, через которое кол войдет в тело. От боли оно содрогнулось, - затряслась кабина, - выгнулось, - и плечи отчего-то поднимает император, - и упало на доски, - расслабился. - Живет? Да! И тогда деревянной кувалдой следует короткими ударами бить по тупому концу кола, но непременно, - предупреждает, - после каждого удара наклоняться над жертвой. Для чего? - экзаменует будто. - Посмотреть, правильно ли идет кол. Великое требуется искусство - а сам пробовал? - чтоб жертва выстояла! И у правого уха над лопаткой, - трогает спину Фатали, шарит-выискивает лопатку, а Фатали ни жив ни мертв сидит, - не задев ни один жизненно важный орган, показывается острие наконечника! Жив!... Лужица крови, но надо поднять негнущееся тело на колу, осторожно, не тряся, и привязать ноги к основанию кола". - Умолк.
"И все?"
"Почти! Кол непременно крепится меж двух балок, и падкий до пыток народ, верный императору, вглядывается в обезображенное от ужаса лицо преступника, оно вздулось, но глаза живые! И рот искривлен в судороге. И хрипы (слова проклятий?), и стон, пока не испустит дух (вечером? или завтра утром?).
Вдруг в зале они, кто-то подходит и отзывает государя, а Фатали ждет, ждет, нет его, надо б - вот он выйдет сейчас! - попросить, но о чем же, сообразить не может, а надо, когда еще такое случится? может, написать ему?! а его задерживает генерал, сам барон. - "Как вы здесь оказались?! кто вас впустил?!" - "Да я же почти полдня с государем был, в фаэтоне с ним катался!" - "Что за бред? вы с ума сошли, Фатали! Как вы сюда попали?!" А в руках у Фатали какая-то бумага. "Прошение?" - спрашивает барон. А там перечень наказаний: повешение, обезглавление, умерщвление ударом в голову, утопление, погружение зимою под лед, сажание на кол ("Но я ж тебе объяснил!" - голос императора), приговорен к колесованию (это когда кости колесом ломают, почитается одним из квалифицированных способов смертной казни), шпицрутеном через двести солдат, прогнать через строй. "Ах болен?! что ж, додержать присужденное ему ("Кому? - спрашивает барон. - Не вам ли Фатали?!") число ударов по выздоровлении!" Кнутом (хоть кнут не бог, а правду сыщет!), плетьми - и казачьей, с лопастью, чтоб шлепок щелкнул; розгами, палками, нагайками - с пулькою: чтоб с коня бить; батогами, чтоб кого батожить. "Что? - снова голос Николая Павловича. - Но еще при покойном брате моем Александре было отменено рвать ноздри у преступников, в день рождества семнадцатого года!" (а у Фатали эта кара и не значится!); а еще ссылка в каторжные или крепостные работы, отдача в солдаты, поселение сибирское и прочее, и прочее, и прочее, а сбоку рукой Фатали: "Как же это выразить - на фарси, на арабском, на своем, по-тюркски?"
И еще приписано: восточная пытка! запомнить! зашить жилами рот!! бунтарский, кричащий! разорваны губы, висят, окровавлен рот!
И еще: ермоловская пытка - генерал вешал ослушников на арбе! и чей-то, кажется, почерк барона, - сбоку комментарий: "Не всякий решится употребить в дело арбу, но что же делать, ежели лучшего и более человеколюбивого средства нельзя было в походных условиях приискать?"
Фатали, увы, не знает, что о том же в пространной своей докладной записке Ладожский государю императору писал: "Пускаться в дипломатию с людьми, которые далее своих гор ничего не знали, было бесполезно, и потому арба ермоловская, хотя мера, бесспорно, жестокая, была полезнее дипломатии. Жестокость Ермолова, - разъясняет далее Ладожский, - говорят, будто бы была причиною ожесточения и ненависти горцев к нам. Мне кажется, нет. Такой способ отношений мог ожесточить человека культурного, а не дикаря, уважающего только страх и силу".
И вдруг государь. Не узнает Фатали!!
- А этто ктоооо?! - круглые-круглые глаза.
И что-то круглое и выпуклое пошло, покатилось на Фатали.
- Это татарин! - лепечет барон Розен, тщетно пытаясь задержать, остановить колесо. А оно, огромное, неудержимо идет на них.
И уже нет барона!! Мимо Фатали прокатилось! Будто оторвалось от арбы, - но ведь был фаэтон! Да-с, сидя на колесе, думай, что быть непременно под колесами, вколесили, выколесили, отколесили, - упражнения в языке Фатали, доколесились, а кто и уколесил!
"О чем же хотел спросить?" Не вспомнил Фатали и когда проснулся. Может, это: "Отчего же свой-то против тебя, государь??"
А тут, как назло, и именно перед царским смотром войск на Кавказе, все в том же долгом тридцать седьмом, пошли неудачи, и первая - позорное поражение у Ашильтинского моста в Аварии. Горцы по доскам переправились через бурную реку, взобрались почти на перпендикулярные, как сообщается барону, скалы и стали во множестве низвергать с высот огромные каменья, а потом с яростью бросились в рукопашную! Пал генерал-майор граф Ивелич, командир Апшеронского пехотного полка, - сраженный пулей, упал в пропасть, и два горца потом отыскали в ущелье, выкупили тело!
Двухмесячное беспрерывное движение по гористым местам, износились одежда и обувь, половина артиллерийских и казачьих лошадей перебита, артиллерия пришла в негодность, горные единороги малонадежны, зарядные ящики много потерпели, а некоторые сорвались со скал и разбились.
И апрельское восстание в Кубе! Аббас-Кули зашел к Фатали, когда тот переводил очередное воззвание к восставшим кубинцам. Бакиханов пробежал текст.
- Опять? Узнаю барона! Это его: "Рука Шамиля!... Виселицы!!! Расстрел!..." Я говорил ему, нельзя так стращать! Надо же знать кубинцев! Аббас-Кули прав, но Фатали молчит. - Кстати, не мешало бы твоему барону объяснить, чем вызван мой спешный вызов? Я ж работу свою неоконченную оставил в Кубе!
- Какую? - поинтересовался Фатали, чтоб хоть как-то успокоить Бакиханова.
- Книгу Наставлений! Непременно пришлю барону, как только завершу!
И только что закончил, но о том молчит, грандиозный свой труд, над которым работал многие годы, обставившись фарсидскими, арабскими, греческими, армянскими и русскими источниками, - историю всех ханств Азербайджана до захвата их Россией и в последующие годы, вплоть до Гюлюстанского мира; написал на фарси и сам же перевел на русский. И приложение к этой Истории, "об отличившихся ученостью и другими достоинствами уроженцах Ширвана и соседних с ним провинций"; едучи в Тифлис, решил дополнить труд этот и краткой своей биографией, и даже первую фразу сочинил, на русском: "Оканчивая долговременный мой труд, я считаю обязанностью, не из честолюбия, но по обычаю нашему, а более потому, что горжусь происхождением из этого края, присовокупить сюда и мою краткую биографию, повторяя стихи: "Хоть другие суть розы и жасмины, а я шиповник, но мы все принадлежим к одному цветнику".
- Да, пришлю, чтоб усвоил правила приличия, хоть и барон! Хочет меня обезопасить?! За жизнь мою опасается? Или это - форма недоверия? Это оскорбительно! Я как-никак полковник! Еще Ермолов определил меня на службу, не чета ему твой барон! - Фатали вспомнит Бакиханова, когда и ему доведется отстаивать свои права "Гражданина (!) империи". От гнева Бакиханов побелел: - И это воззвание тоже! Чем он думает, твой барон? - "Почему мой?" Но молчит, чтоб не сердить Бакиханова. - Я имел честь быть при светлейшем князе Паскевиче!! Даже он!... - Не закончил свою мысль. - Так стращать моих соплеменников! Да будет известно твоему (снова!!) барону, передай ему! что если бы политическое спокойствие и надлежащее воспитание позволили развиться природным способностям жителей Кавказа, то они достигли бы высокой степени просвещения. Да будет известно барону, что в наших краях явились люди, которые своей ученостью и способностями далеко распространили свою славу.
