Генри Джеймс - Американец

— Как ты думаешь, Ньюмен, что бы она сказала, — засмеялся Тристрам, — пожелай она действительно выразиться определеннее? Ведь она может свободно излить свое неудовольствие на нескольких языках! Это дает ей передо мной неоспоримое преимущество — меня хоть режьте, выругаться я могу только по-английски. Когда я злюсь, я сразу возвращаюсь к нашему дорогому родному языку. По мне, так лучше его на свете нет.

Ньюмен объявил, что совершенно не разбирается в столах и стульях и, поскольку речь идет о жилье, с закрытыми глазами примет все, что предложит ему Тристрам. Отчасти это была чистая правда, но отчасти — потворство другу, ведь наш герой прекрасно знал, что из всех возможностей убить время для сердца Тристрама нет ничего милей, чем рыскать по городу в поисках квартиры, осматривать комнаты, заставлять хозяев открывать окна, тыкать тростью в диваны, судачить с хозяйками и выведывать, кто живет наверху, кто — внизу; Ньюмен тем более был склонен передать все хлопоты в руки Тристрама, что понимал: его услужливому приятелю заметно некоторое охлаждение в их былых отношениях. Кроме того, Ньюмен не отличался должным вкусом в выборе обоев, драпировок и обивок и был не слишком изощрен в требованиях к удобству и уюту. Он тяготел к роскоши и комфорту, но вполне удовлетворял эту тягу с помощью незамысловатых приспособлений. Он вряд ли замечал разницу между жестким стулом и креслом и обладал способностью вытягивать свои длинные ноги, развалившись на любом из них и прекрасно обходясь без каких-либо более затейливых удобств. Комфорт, по его мнению, заключался в том, чтобы жить в очень просторных комнатах, иметь их много и знать, что в каждой из них к его услугам богатый выбор патентованных изобретений, пусть даже половиной из них вряд ли представится случай воспользоваться. Наш герой любил, чтобы комнаты были светлые, чистые, с высокими потолками, чтобы, как он однажды заметил, в них не хотелось снимать шляпу. В остальном Ньюмена вполне удовлетворяли заверения любой уважаемой особы, что все «в лучшем виде». Соответственно Тристрам подыскал ему апартаменты, к которым можно было с полным правом применить это определение. Они находились на бульваре Османа, на первом этаже, и состояли из анфилады комнат, с пола до потолка покрытых позолотой толщиной чуть ли не в фут, с атласными драпировками светлых тонов и обставленных в основном зеркалами и часами. Ньюмен нашел квартиру великолепной, от всего сердца поблагодарил Тристрама, немедленно вступил во владение, и один из его нераспакованных чемоданов в течение трех месяцев красовался посреди гостиной.

Настал день, когда миссис Тристрам объявила ему, что ее подруга красавица мадам де Сентре вернулась из своего загородного поместья, она встретила ее три дня назад, когда та выходила из церкви Сен-Сюльпис; сама миссис Тристрам поехала в такую даль в поисках некой кружевницы, о мастерстве которой была много наслышана.

— И что вы скажете об интересующих меня глазах? — спросил Ньюмен.

— Глаза покраснели от слез, если вам хочется знать, — отвечала миссис Тристрам. — Она была на исповеди.

— Это не согласуется с вашим рассказом о ней, — заметил Ньюмен. — Разве у нее есть грехи, в которых нужно исповедоваться?

— Речь шла не о грехах, а о страданиях.

— Откуда вы это знаете?

— Она пригласила меня к себе. Сегодня утром я была у нее.

— И что же за причина ее страданий?

— Я не спрашивала. С ней приходится вести себя крайне сдержанно. Но догадаться нетрудно. Причина тому — злая старуха-мать и братец-тиран. Они всячески ее донимают. Впрочем, я была бы готова простить их: она, как я вам уже говорила, святая и недостает только страданий, чтобы эта святость проявилась до конца, а она обрела мученический венец.

— Очень удобная теория. Надеюсь, вы не собираетесь делиться ею с ее любезными родственниками? Почему она позволяет им себя мучить? Разве она не хозяйка сама себе?

— Полагаю, юридически — да, но морально — нет. Во Франции, что бы мать ни потребовала, отказывать ей нельзя. Пусть она даже самая отвратительная старуха в мире и превратила вашу жизнь в пытку, она прежде всего — ma mère,[61] и никто не имеет права ее судить. Нужно просто подчиняться. Но во всем этом есть и своя притягательная сторона — мадам де Сентре может красиво склонить голову и сложить крылья.

— Не может ли она хотя бы брата заставить не вмешиваться в ее дела?

— Ее брат — chef de la famille,[62] как тут говорят; он глава клана. Для этих людей семья — все: вы обязаны жить не ради собственного удовольствия, а в интересах семьи.

— Хотелось бы знать, чего бы требовала от меня моя семья? — воскликнул Тристрам.

— Жаль, что у тебя ее все равно что не было, — сказала его жена.

— Но чего они хотят от бедной графини? — спросил Ньюмен.

— Чтобы она снова вышла замуж. Они небогаты. Они хотят, чтобы она принесла в семью деньги.

— Вот он, твой шанс, милый мой! — заметил Тристрам.

— А мадам де Сентре возражает? — продолжал расспрашивать Ньюмен.

— Ее уже продали один раз; и она, естественно, не хочет быть проданной вторично. В первый раз сделка оказалась неудачной: месье де Сентре оставил жалкие гроши.

— За кого же они хотят выдать ее на этот раз?

— Я решила, что лучше не спрашивать; но можете не сомневаться — за какого-нибудь мерзкого богатого старика или за беспутное титулованное ничтожество.

— Вот тебе миссис Тристрам во всей красе! — вскричал ее супруг. — Обрати внимание — какая сила воображения. Не задав ни единого вопроса — ведь задавать вопросы вульгарно, — она тем не менее знает все. Все об истории замужества мадам де Сентре. Она уже видит прелестную Клэр на коленях с распущенными локонами, с глазами, полными слез, а вся семья собралась вокруг с орудиями пытки, и, если она откажет подвыпившему герцогу, все скопом обрушатся на нее. А на самом деле речь наверняка идет лишь о том, что ей отказывают в деньгах на модистку или на ложу в опере.

Ньюмен переводил недоверчивый взгляд с Тристрама на его жену.

— Вы и впрямь уверены, — спросил он миссис Тристрам, — что вашу подругу вынуждают на такой опасный шаг?

— Я считаю это в высшей степени вероятным. Ее родные вполне на подобное способны.

— Совсем как в мелодраме! Очень похоже! — сказал Ньюмен. — Старый мрачный дом, в котором уже свершилось что-то скверное и может свершиться впредь.

— Их дом в окрестностях Пуатье еще мрачнее. Мадам де Сентре рассказывала мне о нем. Там-то летом, видно, и зародился этот план — вторично выдать Клэр замуж.

— Вот именно «видно»! Не забывай, что ты этого не знаешь! — вставил Тристрам.

— В конце концов, — заметил Ньюмен после некоторого молчания, — она ведь может страдать из-за чего-то другого.

— Тогда это другое — что-то еще более страшное, — убежденно заявила миссис Тристрам.

Ньюмен молчал; казалось, он весь ушел в раздумья.

— Неужели, — спросил он наконец, — здесь возможны подобные вещи? Чтобы беззащитную женщину запугивали и принуждали выйти за человека, который ей ненавистен?

— Беззащитным женщинам во всем мире живется трудно, — сказала миссис Тристрам. — Их повсюду запугивают и принуждают.

— И в Нью-Йорке такое сплошь и рядом случается, — вставил Тристрам. — Девушек уговаривают, запугивают, подкупают, а то и делают все это одновременно, и выдают за мерзавцев. Это да и другие гадости на Пятой авеню — дело обычное. Ох уж эти тайны Пятой авеню! Давно пора, чтобы кто-то открыл их миру.

— Не верю! — очень серьезно сказал Ньюмен. — Чтобы в Америке девушек принуждали — не верю! Дай Бог, если у нас в стране со дня ее основания набралась хотя бы дюжина подобных случаев.

— Вот он — глас парящего орла! — воскликнул Тристрам.

— Парящему орлу неплохо бы использовать свои крылья, — сказала миссис Тристрам. — Пусть летит спасать мадам де Сентре.

— Спасать?

— Пусть ринется вниз, схватит ее и унесет. Женитесь на ней сами.

Ньюмен не сразу нашелся с ответом.

— Полагаю, — сказал он после паузы, — разговоры о замужестве ей уже надоели. Самое достойное было бы восхищаться ею, а о замужестве и не заговаривать. Вся эта история позорна, — добавил он. — Даже слушая, я выхожу из себя.

Однако ему пришлось выслушивать эту историю еще не раз. Миссис Тристрам снова повидалась с мадам де Сентре и снова нашла, что у той очень печальный вид. Только на этот раз в ее красивых глазах она не заметила слез, они были ясные и сухие.

— Она холодна и спокойна, ни на что уже не надеется, — заявила миссис Тристрам и добавила, что, когда в разговоре с мадам де Сентре упомянула о мистере Ньюмене и сообщила, что он снова в Париже и верен своему желанию ближе узнать мадам де Сентре, эта прелестная женщина, несмотря на отчаяние, нашла в себе силы улыбнуться и, посетовав, что весной не смогла принять его, выразила надежду, что решимость нанести ей визит его не покинула.