Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских
— Нет, я мышь! — хихикает, а сама ногами длинными колбасит, головой бодается и кусается. И хвоста нет.
Отвёл тогда волк самозванца в ванную и велел зубы чистить, а сам отвернулся. Поворачивается — а ондатр уже зубной пасты полтюбика съел. «Вот ты и попался, ондатр! Мыши зубную пасту не едят!» — воскликнул волк, всплеснув собою. Так ондатр был пойман с поличным, а волк весь день считал себя Эркюлем Пуаро (особенно Эркюлем).
Решил однажды волк ондатра за ногу ухватить. А ондатр, не будь дурак, в ванну побежал и там в пену спрятался. Делегировал волк щуку. А в воду ништяков каких-то накидали, цветочками вода пахнет и цвет имеет буржуйский. Расчихалась щука, прослезилась и вернулась понурая. Делегировал волк мышеловку-нержавейку. А ондатр не будь дурак коленку подставил — скользкую. Не за что мышеловке уцепиться, вернулась она понурая. Ликует ондатр, «будибы-будибы» говорит: «Будибы-будибы, бадабу-бадабу, тудыть-сюдыть, висеть тут умею вниз головой!» И повис ногами кверху на бортике. Волк его сразу ухватил, и вовремя — потому что ондатр, не будь дурак, затонул. Тащит его волк, ругается, а ондатр правильно себя ведёт, за жизнь борется, волку ногой в лоб бац, бац! Бессознательно, конечно, — какое в ондатре сознание! Потерял волк человеческий облик, посадил ондатра ровно и стал ему голову мыть. Тут ондатр опомнился и сам стал волку предлагать — а не хочешь ли ты меня за ногу ухватить? Вот эта правая. А эта левая. Хватай, какая больше нравится. Да только поздно уже было.
Как-то по желанию коллектива волк стал кричать «Ух-ух!» и стал филином. Парит хищник в поднебесье, глядь — ондатр с бобром скачут сами себе наперерез. Волк, забыв, что он филин, по привычке ондатра и хапнул. Парит волк, то есть как бы филин, с ондатром, но что-то не парится ему. Ондатр попался тяжёлый, вертлявый. Не утерпел филин, бубыкнул ондатра в подушки и решил с бобром счастья попытать, спикировал и закогтил бобра. А бобр этакий пухлый, серьёзный — кто б подумать мог, что тоже вертлявым окажется? Кувыркнул филин бобра в подушки и зарёкся с живой природой дело иметь. Отныне, думает, буду только печенюшки хапать. А сам кругами, кругами в небе шастает. Смотрит — печенюшка, славная такая, беленькая. Примерился филин и ухватил печенюшку. В гнездо несёт. Чувствует, какая-то печенюшка ему попалась не такая — не только тяжёлая, но и вертлявая, и гогочет, как ондатр, — тьфу ты, да это ондатр и есть! Бубыкнул его филин в подушки с переподвыподвертом и дальше полетел, глядь — ещё печенюшка виднеется, солидная, шоколадная. Ухватил её филин, несёт, а сам уже порядком утомился. Сначала думал, показалось ему, — нет, точно — ржёт печенюшка, ну прямо как бобёр, неужели очередной бобёр попался? — а тот даже не отпирается, тоже хочет в подушки грянуть.
И зарёкся филин с печенюшками в дипломатические отношения вступать. Разочаровался я, думает, в печенюшках, буду теперь грибы собирать. Парит, вглядывается — а вот и грибы бегут! Забежали поперёд филина, сели и демонстративно расти начали. Подсмотрел себе филин боровичок симпатичный, ухватил, взлетает — тьфу ты, опять бобёр! Я-то думаю, это какие же у нас в Сибири грибы солидные! А это бобёр! Бобром тоже гордиться можно, но лететь с бобром тяжело, уж больно он тяжёлый и вертлявый. Бубыкнул его филин в подушки, а внизу на дорожке сыроежка уже митингует, беленькая такая, чистенькая, в облака ей хочется. Из последних сил похитил филин сыроежку, несмотря на то, что сразу в ней ондатра признал. Но никуда не долетел, потому что в подушки бубыкнулся вместе с разоблачённой сыроежкою. С тех пор зарёкся филин филином работать и стал в подушках лежать, но «ух-ух» ещё покрикивает, и то ладно.
Взмахнул как-то волк ногами. «Уроним честь ондатра!» — призвал и опять взмахнул. А ондатр держится, бережёт честь смолоду и не роняется. Вредный.
— Уроним часть ондатра! — явно на компромисс волк идёт. Но ондатр крепко держится, бережёт часть смолоду.
— Чисть ондатра! — нашёлся Дуб-Первопредок, и все кинулись ондатра чистить. Особенно бобёр старался, благо у него кегля в руке была. Крепко начистили. И Первопредка тоже начистили мимоходом. Пользуясь случаем.
— А я вас тогда в таз забетонирую. Чтобы неповадно было бобровать. И ондатровать тоже! — дуб им на это отвечает по-мафиозному.
— Меня, меня сначала бетонируй! — ондатр, даром что начищен, интерес проявляет. Боится, как бы его бобёр не опередил. Но молодёжь и глазом моргнуть, не то что забетонироваться, не успела, как дуб с волком уже расслабились в обществе дивана и предоставили воспитательному процессу без них идти. Даже вздремнули немного. Просыпаются синхронно, всё в порядке, воспитательный процесс не дремлет — в углу ондатр бобра бетонирует. Лестницей. В меру своего разумения. Сверху деталью деревянной прихлопнул, тоже в меру своего разумения.
Булькает, пшикает что-то под лестницей и деревянной деталью — а не страшно никому, все понимают, что там бобёр достиг самоактуализации. Вылезает бобёр — на себя не похож!
— Это что за дуся? — Дуб-Первопредок интересуется. Без особой, впрочем, сопричастности.
— Акула я! — ответно челюсти под лестницей клацают.
Шёл-шёл воспитательный процесс, клацали-клацали челюсти, а волк с Дубом-Первопредком теоретизировали:
— Когда бобёр зубами бряцает и тыкает, то это акула... — дуб начинал.
— Не прав ты, вечнозеленый. Когда акула зубами бряцает и тыкает, то это признак бобра! — волк подхватывал. Акула гавкала во всё воронье горло. Тогда вышел на неё ондатр храбрый и пельменеядный, и боролись они до полуночи. А волк с Дубом-Первопредком до полуночи спорили, кто кого заборет, пока совсем оба не заборолись.
Вечером было солнце. В волшебном лесу воздух был инкрустирован неподвижными золотыми пылинками. Ондатр ощупывал ухо. Ухо было красное, как помидор, и непростое, как вареник. «Мошка, — подумал ондатр, — нападает исподтишка. Ты трус, мошка, выходи на смертный бой». Муха Цеце выглянула из логова руки в боки:
— Чую-чую, русским духом пахнет. Как не стыдно, ондатр, горшок надо выносить! Думаешь, тут у нас санатория? У нас официантов нет, и тебе, ондатр, всё надо делать самому. И это ещё хорошо, что я тебя кусаю, челюстей не покладаю. Какой-то ты, ондатр, несамостоятельный, даже за ухо сам себя укусить не можешь.
— Ты трус, цеце, выходи на смертный бой, —
