Тут мой дом - Эльчин Сафарли
Косатку с пляжа несла бабушка. Смахивала с нее прилипший песок и, водрузив на голову, шла вдоль дороги. Пробегающая мимо ребятня, увидев бабушку с надувной игрушкой, замирала в изумлении. «Что, дети, не видели старушек с косатками на голове? А ведь и я была такой, как вы. У меня тоже было море, но не было косатки. А я о ней мечтала. Мечта сбылась, пусть и в шестьдесят восемь лет».
После моря бабушка нас мыла, кормила, отправляла спать – жара днем несусветная, почти сорок, на улице не поиграешь. Она клала на ковролин между кроватями ватный матрас, и мы втроем на него ложились. На дачах Апшерона спать летом на полу – классика: прохладнее.
Перед сном мы болтали, например, о Чернушке, которая прошлой ночью так нас пугала. Бабуля слушала нас с полузакрытыми глазами: «Мальчики, не позволяйте страхам отнимать вашу радость… Все, теперь спать. Вечером полезем на дерево за инжиром, набирайтесь сил».
Услышав про покорение деревьев, мы закрывали глаза. В окна сквозь виноградник льется солнце, ветер стих, на чердаке тишина, рядом бабушка, и нас ждет вечер на большом-пребольшом дереве, с которого видно море.
3. Это место, где я лучше слышу себя
По пятницам бабушка ездила в мечеть в соседний поселок, пять остановок на автобусе. Просыпалась раньше обычного, оставляла на кухонном столе завтрак (брынзу, сливочное масло, инжирное варенье, отварные яйца, свежий хлеб и чайник чая, укутанный шерстяным шарфом) и, как говорил брат, «уезжала к Богу».
В эти дни бабушка была не такой, как всегда: не грустной и не веселой, задумчивой, сосредоточенной на чем-то важном, о чем в другие дни тоже думала, но глубоко про себя. Утром она купалась, собирала волосы в плотный пучок, снимала подаренное дедушкой золотое кольцо с гранатом, надевала длинное платье, покрывала голову и плечи белым шелковым платком и выходила из дома. Автобус, прорываясь сквозь горячую песчаную пыль, приезжал с опозданием. Обычно бабушка бранилась на задержки, но только не в пятницу.
Накануне очередной поездки я попросился с ней. «Я тоже хочу увидеть Бога». Она сидела на веранде за столом и перебирала нут на медном подносе. «Для этого необязательно куда-то ехать. Видишь, как колышутся виноградные листья? Слышишь, как мама поет на кухне, замешивая тесто? Это и есть Бог». Я удивился: «Тогда для чего ты ездишь в мечеть?» Бабушка отодвинула поднос. «Есть места, где лучше слышишь Бога, куда веками приходят люди, чтобы с Ним говорить. На самом деле, с собой». Я нетерпеливо перебил: «Получается, там лучше слышишь в себе Бога?» Она протянула руку и положила теплую, пахнущую солью моря ладонь на мою щеку. «Да, Амир. Так и быть, завтра поедем вместе. Не обещаю провести внутрь мечети, но во дворе растут миндальные деревья дивной красоты, посидишь под ними, меня подождешь».
Деревья оказались намного больше, чем я представлял; я сидел на деревянной лавке, рассматривая минареты с балкончиками. В кармане было красное яблоко, очень хотелось его откусить, но я себя останавливал, еще не хватало – жевать в гостях у Бога.
Люди приходили к мечети со всей округи, улыбались, поздравляли друг друга. «Тут не надо вести себя как в кабинете школьного директора. Бог добрый. Иначе все эти люди не улыбались бы, приходя сюда», – подумал я, расслабился и решился съесть яблоко.
Появления бабушки я не заметил, засмотрелся на облака. Чуть приспустив с головы платок, она сидела рядом. «Бабуль, ты вернулась! Как прошла встреча с Богом?» Бабушка прижала меня к себе. «Хорошо, Амир. В человеке, кроме любви, много всего странного. Но не зря мы пришли в жизнь за знанием, опытом…» Откусываю яблоко: «…и за тем, чтобы узнать Бога?» Бабушка кивает: «Именно. Ты тут не скучал? Давай еще немножко посидим и поедем».
4. Сохрани то хорошее, что в тебе есть
Бабушка раскатывает шарик теста до размера блюдца, выкладывает на одну его половину мясной фарш с гранатовыми зернами, другой накрывает, прищипывает края. Получается пирожок в форме полумесяца – кутаб. Бабулины кутабы особой рецептуры, такие готовят только в апшеронском селении Хила.
Аккуратно, чтобы не помять, раскладываю кутабы на смазанный маслом противень. Скоро их поставят в печь, и на даче запахнет так аппетитно, что сбегутся все кошки округи. Бабушка не забыла и о них, приготовила кашу из остатков мяса и риса. «Только сняла кастрюлю с плиты, потерпите, пусть остынет». Коты понимали бабулю, далеко не уходили, запрыгивали на ветви многолетнего инжира, ждали.
Готовые кутабы, подрумяненные сверху и чуть поджаренные снизу (с корочкой, хырт-хырт), бабушка складывала в медную кастрюлю, чтобы не остыли. Нам с братом не терпелось их попробовать, но мы помнили о традиции – первый противень бабушка отправляла двум душевнобольным женщинам, живущим неподалеку от станции, на полуразрушенной даче с высохшим тутовником.
Сахибу и Рафигу кормили соседи. Бабушка часто просила нас отнести еду сестрам, но сама даже не смотрела в сторону заброшенного дома, словно чего-то боялась.
Однажды я взбунтовался. Бабушка поручила отнести сестрам банку с борщом. Не помню почему, но у меня было плохое настроение, и я выпалил: «Не хочу никуда идти! Почему бы тебе самой не отнести еду этим сумасшедшим?» Бабушка молча выслушала меня и со словами «жаль, очень жаль» вышла из детской. Косатка, недовольная моим поведением, фыркнула.
В тот вечер я видел, как бабушка, сидя на веранде с мамой, плакала. «Даже смотреть не могу в сторону их дома, разрывается сердце». Мама обнимала бабушку, приговаривая «это жизнь, мам». Я же по-прежнему не понимал, чем она так расстроена.
На следующее утро брат с мамой уехали в город, надо было приготовить папе еды, навести порядок в квартире. Ему не давали отпуск, и мама огорчалась: «Все лето опять просидит в духоте». Мы с бабушкой пошли на море. Вдвоем. Косатку не взяли, она простудилась, предпочла поспать на шифоньере. Я пообещал принести ей ракушек.
По дороге на пляж бабушка свернула к заброшенной даче. В руках у нее был пакет с одеждой. Одна из женщин сидела на каменном крыльце и
