Письма Наташе - Александр Иванович Куприн
Разбираете ли Вы мои каракули? Что я так плохо пишу, виноваты формат и цвет бумаги, а также писание ежедневных статей. Но кроме того — как бледно и немощно человеческое слово! И еще кроме: Вы сами, разрешив мне писать, ограничили меня пределами «Толкового письмовника для благородных девиц». Но у меня кружится голова от тех слов, которых я не смею ни вымолвить, ни написать…
Какое на Вас было прелестное платье с короткими рукавами! И отчего я не могу украсть из музея черепахового гребня времен Александра I? Отчего, Наташа, мы так мало были вдвоем? Отчего, моя радость, красота и наслаждение, не захотел бог скрестить наши пути иначе, вопреки ужасным законам времени?
Становлюсь на колени. Благоговейно целую край Вашего черного платья. Но тотчас же, зная свои обязанности, покорно сажусь на задние лапы и — какая умница! — гордо держу в зубах Вашу перчатку.
Каждое мгновение
Ваш А.
PS. Натан мудрый! Если Вы захотите меня порадовать немного-немного, совсем немного ласковым письмом, то знайте твердо, что Ваши серьезные письма я, прочитав и понюхав, немедленно уничтожаю, закрепив сначала в памяти. Несерьезные уничтожаю мгновенно.
Письмо пятое
24 — III
Вы, конечно, знаете, кроткая Наташа, что такое циклон, или тайфун? Это такой ужасный ураган, который проносится над материками и морями и исчезает в пространстве, оставив за собою разбитые корабли, разрушенные дома, истребленные леса и т. д.
Этим циклоном были Вы, нежная Наташа. О, сколько опустошений произвело Ваше краткое пребывание в Гельсинки! M. Bekot ударяет себя левой рукой в грудь, правую простирает вперед и декламирует:
Oh! Vous souvenez vous ce soir…[8]
И тянет мелодичное а-а-а, и мечтательно зажмуривает глаза. Милый старик! Он уехал. Я его проводил. Вам сердечный привет-с!
Маэстро Леви уныл и томен. Вздыхает. Спросите: «Что с вами?». Отвечает меланхолическим писком: «Пи-и!».
Вспоминает о Вас. «Что же Наташа, — рассуждает он, — Наташа еще слишком молода. У нее нет глубокого взгляда на вещи и явления».
Я сочувственно поддакиваю. Ни за что ему не признаюсь, что мне-то именно больше всего и нравится, что Наташа так молода, так свежа, так мило эгоистична и так — несмотря на врожденное благоразумие — далека от bas bleu[9].
Р-у супруга сделала две-три сцены. Он блеял, как барашек. Он — хороший. Я… но о себе ничего не буду говорить. Я пишу письма и опускаю их в ящик. И даже не смею надеяться получить на них ответ. А вдруг получу?
Вы мой Идол с позлащенными коленями, с бриллиантом во лбу! Я пишу на бумажках мои молитвы, нанизываю бумажки на стержни молитвенной машины, привожу эту машину в кругообразное движение, а сам раболепно распростираюсь ниц на персидском ковре, произнося тысячекратно Ваше имя — прямо и наоборот.
Ваш Александр.
Редакция. Солнце. Кругом что-то говорят. Все убеждены, что я пишу умную статью.
К черту статьи, к черту ум! Милостью бога на дворе весна, а у меня в сердце любовь. Любовь — изумительно глупое и святое слово.
А.
* * *
Вы думаете, Наташа, что мне хоть сколько-нибудь интересно писать мои статьи? Меня занимает только одна мысль: пусть Вы, прочитав одно из моих бестолковых писем, улыбнетесь. А больше меня ничто на свете не интересует. Весна, солнце, отворенное окно и в нем — Ваше милое смеющееся лицо.
Р. показали мне Ваше письмо. Если в нем одна фраза относится косвенно и умышленно ко мне — бесконечно благодарю. Хотя что Вам стоит сказать, что в этом месте письма Вы менее всего думаете о Вашем рабе и пленнике?
Едете ли в Германию? Остановитесь ли на минуту в Гельсингфорсе? Мы еще не видели музея на о. Ф…[10](Туда будут ходить пароходики, но можно и на трамвае). Мы еще не были в зверинце. Мы еще не были в Brusparke. И хорошо было бы нам сесть в двухместный аэроплан и полететь на высоте 1200 метров: единственная позиция, в которой я сумел бы найти настоящие, живые слова и пламенные образы.
Воображаете ли Вы, Наташа, как объясняются в любви конторщик и конторщица фирмы «Фишман и Сын, торговля голландскими селедками»: она за Ремингтоном[11], он за Гроссбухом?
Поиграйте, Наташа, что-нибудь на рояле и спойте немножко. Я издали Вас мысленно послушаю.
Будьте, очаровательница, здоровы и благоразумны. Не шалите. Не позволяйте за собой ухаживать (это так неприлично!). Слушайтесь моих советов. Я никогда дурному не научу. Одевайтесь теплее. Март и апрель — самые предательские, провокационные месяцы.
Не могу писать. Сейчас помчусь на почту. А вдруг мне есть письмо?
Целую Ваши руки. Можно?
А.
Письмо шестое
Вечное
«Ты смешон с седыми волосами…»[12]
Что на это я могу сказать?
Что любовь и смерть владеют нами?
Что велений их не избежать?
Нет, я скрою под учтивой маской
Запоздалую любовь мою…
Развлеку тебя забавной сказкой,
Песенку веселую спою.
Локтем опершись на подоконник,
Смотришь ты в душистый темный сад.
Да. Я знаю. Молод твой поклонник.
Строен он, и ловок, и богат.
Все твердят, что вы друг другу пара,
Между вами ровно восемь лет.
Я тебе для праздничного дара
Присмотрел рубиновый браслет.
Жизнью новой, легкой и пригожей
Заживешь в довольстве и любви…
Дочь родится на тебя похожей —
Не забудь же: в кумовья зови.
Твой двойник! Мечтаю я заране:
Будет ласкова ко мне она.
В широте любовь не знает граней,
Сказано — «как смерть она сильна»[13].
И никто на свете не узнает,
Что годами, каждый час и миг,
От любви томится и сгорает
Вежливый, почтительный старик.
Но когда потоком жгучей лавы
Путь твой перережет гневный рок,
Я с улыбкой, точно для забавы,
Благодарно лягу поперек.
Ал. К.
1920 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Послания написаны
