Не знаю - Екатерина Владимировна Чиркова
Вот я рыдаю в ярости над портретом Хозяйки Медной горы – зеленая и малиновая акварель поплыла по кокошнику, бирюзовые бешеные глаза, черные-черные волосы и аккуратно мелком пририсованный матерью треугольник носика. После всех перипетий, браков, разводов и бесчисленных переездов каким-то загадочным образом – а впрочем, ничего загадочного: мать сохранила, а я забрала, устаканившись в благополучии, – именно этот портрет висит сейчас у меня в мастерской, в раме. И здесь, на выставке, организованной и оплаченной мною собственноручно – ну что ж, художником я не стала, зато могу оплатить аренду зала, – он тоже висит.
Моих родителей здесь нет. Они не со мной, им не нужен, не важен этот шум. Мать позвонила поздравить: я – ее счастье и утешение. Ну допустим. Жаль, правда, что я не знала этого сорок, тридцать лет назад. Отец – нет, не вспомнил. Я – фантом, меня нет, если я не перед глазами.
Кольцов
2021–1936 гг., Москва
Мне восемьдесят четыре. Уже год я не выхожу за пределы квартиры. Зачем. Когда-то я объездил весь мир, и что теперь. На днях дочь – или это была Нонка? Да нет, вроде дочь. Анна, да… Так вот, она говорила, что была в Южной Африке. И я спутал Южную Африку и Южную Америку. И что, для чего мне эта информация, какая мне разница-то, где была эта дама… ах, ну да, не дама – дочь, Анна. Да. Провалы. Недавно искал важную бумагу, черт-те что, так и не нашел… Зачем она приезжала? Все бросили меня, а тут приезжала. Ах да. День рождения, у меня был день рождения. Восемьдесят четыре. Было бы что праздновать. Писать. Надо успеть дописать книгу. Не мемуары – это для бездарей. Роман, великий роман, книгу всей жизни. Как назвать его? Текст живет сам по себе, не зависит от новой слабости мозга и усталости руки, мерзкой боли в суставе. Жизнь вкладывается в текст, в ткань повествования – не моя жизнь, иная, которая и не могла бы быть моей. О, если бы я был своим героем, этим свободным, умным, веселым, легким юношей, устремленным вперед и ввысь, спокойно уверенным в своей неуязвимости и безупречности, с прохладной улыбкой на устах, ускользающим от обязательств. Был ли когда-либо я таковым? Ну разве что в собственных представлениях.
Мать с отцом не были женаты. Тогда немодны были эти буржуазные пережитки. У матери в медицинской карте в роддоме было написано «Кривая Нина Григорьевна, девица. Мальчик, сколько-то там килограмм, столько-то сантиметров». Отец был весельчак, дионисийское начало в нем преобладало. Знаю я его по рассказам матери и семейным байкам. И по страху, ужасу в образе черного, железного, с красными глазами волка за окном – когда он умер. От туберкулеза. Что значит «умер»? Мне было не понять, но страх стоял за окном, моргал красным глазом. Отец всю жизнь был, скорее, образ для меня, чем человек. Тот самый юноша-герой? Да нет, более земной, живчик, себе на уме. С детства я слушал о том, как они с тещей сначала ругались до драки, а потом мирно курили на кухне к вящему недовольству моей Нины Григорьевны. И про то, что «уж чего-чего, а цыганочку он плясать умел». М-да…
Мать, как человек порядочный и положительный, родила меня в десять утра, с началом рабочего дня. И прождала целый день – так и не дождалась – счастливого папашу. Поздно вечером ее усадили в грузовик с матерями-одиночками, которых развозило по домам государство. Ее номер был последний, так как отец ребенка вроде как наличествует, хотя и отсутствует. И непонятно, имеет ли Нина Григорьевна Кривая, девица, право на тот грузовик с госдоставкой. Отец, кажется, заявился уже на следующие сутки – вдребадан пьяный, счастливый и с машинкой «Зингер» в руках. Машинку он тут же у порога не удержал и грохнул оземь. Что не помешало ей проработать успешно еще несколько десятилетий не только у моей матери, Нины Григорьевны, но и у моей второй супруги Лёлечки, ибо первой – Галке – этот предмет был совсем неинтересен.
Нина Григорьевна Кривая
Из воспоминаний, 1970-е
Жизнь моя в целом не является чем-то исключительным, но огромные по важности события, пережитые моей страной, в той или иной степени коснулись и моей жизни, почему ее никак нельзя рассматривать вне этого, ибо общество и отдельный человек едины и нераздельны.
На сегодняшний день я пенсионерка, ушла на пенсию с июля 1970 г. Работала же доцентом на кафедре госуниверситета города Н.
И вот теперь, когда трудовая моя деятельность закончилась, мне хочется оглянуться назад, поразмыслить о себе и обо всех тех, кто окружал меня в разные периоды моей жизни.
Вспомнить детство, юность, зрелость, свою учебу, работу, творческую и будничную, свою личную жизнь, подумать о детях, об их судьбах.
Жизнь прожита большая, трудная, в которой имели место и небольшие радости, и очень большие горести.
И когда я сажусь за эти записи и мысли мои уносятся в то далекое прошлое, мне и теперь иногда становится грустно за мою незадачливую жизнь, и я начинаю нервничать и волноваться, будто это все вновь повторяется.
* * *
…И вот после летней практики мы вернулись в университет уже аспирантами второго года. Эта осень ознаменовалась еще одним событием – мы с Иваном поженились. Надо сказать, что ни в ЗАГС, ни тем более в церковь мы, конечно же, не ходили – тогда это считалось буржуазным пережитком. Да и мне – что сейчас, что тогда – это тоже не казалось важным, а уж Ивану и подавно. Довольно скоро родился Робка, мой старший сын.
Муж мой и вся его семья люди были легкомысленные, совсем не такие, как я. Положим, танцевать я тоже любила, на этом мы с Иваном и сошлись. Но мне в голову не пришло бы вместо аспирантских занятий пойти на танцы, а ему это было пара пустяков. Имел он также и несчастную склонность к алкоголю, которая с каждым годом нашей семейной жизни все больше давала о себе знать. Через эту болезнь много было у меня переживаний, да еще мама считала своим первым долгом меня информировать о тех историях, которых я иначе, может быть, и не узнала бы. Результатом неумеренности и неспособности бороться с алкоголической болезнью стала болезнь желудка – язва.
А затем, когда присоединился еще и туберкулез, все это быстро привело
