Пора чудес - Аарон Аппельфельд
Все в порядке, отвечает мама. Теперь я понимаю, почему она плакала. Этого самого вопроса она страшилась, зная, что так или иначе он будет ей задан. Мать кладет руки на подлокотники и принимает небрежную позу. Главный проводник, растолковывает она мне, интересуется самочувствием пассажиров, спрашивает, нет ли особых пожеланий или непредвиденных осложнений. Она все еще думает, что подобные вещи мне надо объяснять.
Глаза юной баронессы оживились, забегали из угла в угол. Она обеспокоена, но прячет свою тревогу. Улыбается скрытной улыбкой. Парализованный мальчик не двигается. Невозмутим. Словно свыкся со своими недугами и со всем, что ныне предстоит ему вытерпеть. Спокойные глаза наливаются жалостью, обращенной за пределы его собственного существа.
— Почему вы покинули тот прелестный берег? — вдруг взглядом спрашивает мальчик.
— Не по своей воле, — пытаюсь я передать ответным взглядом. — Другие, дикие и буйные воды хлынули с гор и все перепутали и смешали.
— Жаль, место-то было чудное.
— Разумеется, но что поделаешь…
— Я бы не уезжал — и все.
И когда усталость уже почти победила мое разыгравшееся воображение, поезд остановился. Сначала я подумал, что мне показалось. Экспресс ведь не останавливался на обычных станциях, тем более на сельских полустанках. От неожиданности пассажиры замерли на своих местах.
Очень скоро, однако, выяснилось, что поезд действительно остановился — да еще возле неосвещенной старой лесопилки.
— Какая-то ошибка, — подала голос одна из пассажирок. — Случается и с экспрессами. Спасибо, что не сошли с рельс.
Юная баронесса, округлив глаза, осмотрела вагон в холодном недоумении, словно загадка была заключена в нас. Раздается чей-то голос, чрезвычайно благонамеренный:
— Случаются иногда и неувязки.
— Многовато их случается в последнее время, на экспресс невозможно положиться.
Никто не двигается с места.
Первой встала юная баронесса и подняла оконную раму:
— Ночь, ничего не видно, — ни к кому в особенности не обращаясь, вымолвила она. Одна из женщин заговорила с мужем.
— Не можешь пойти спросить? — сказала она тоном неотвязного женского упрека.
— Что тут спрашивать? Ясно — неполадка.
— Ладно, если хочешь — я сама пойду.
Муж встал и двинулся к двери. По фигуре и внешности можно было принять его за дипломата. Дверь с трудом поддалась, издав тяжкий скрип.
— Итак, к твоему сведению, ничего не видать и не слыхать. Стоим у заброшенной лесопилки. Каких сведений тебе надобно от меня еще?
— Почему стоим?
— Потому что локомотив остановился.
— Больше ни о чем не стану просить тебя! — выплеснула жена свою злость в пространство вагона.
Иные, истощив запас своего терпения, сошли вниз. Странно выглядели люди возле вагонов: букашки, приминающие солому. Страшновато было бы там стоять, если б какая-то женщина не разразилась прокуренным и наглым смехом. Она смеялась, и от этого хохота несло безумным наслаждением. Словно случилось то, чего она годами желала: экспресс не задерживается никогда, а на этот раз — опоздает! Нету ничего человечней опоздания. Муж и две дочки будут ее дожидаться теперь до потери сознания. Ничего, пускай подождут. Мысль о муже с дочерьми, томящимися на перроне, так ее забавляла, что она хохотала без устали. И чем дольше смеялась, тем сильнее это раздражало.
Внезапно четкий голос упал в молчаливое пространство: экспресс № 422 приносит пассажирам свои извинения. Ввиду особых обстоятельств служба безопасности просит всех иностранцев, а также австрийских подданных, которые не являются христианами по рождению, проследовать в бюро, только что открытое, и зарегистрироваться. Предлагается взять с собой паспорт, удостоверение личности или какой-либо другой идентифицирующий личность документ.
Обращение ошеломило всех, но только не хохотунью. Смех ее клокотал, словно она хлебнула глоток приторного напитка. ”Меня, меня они имеют в виду, — гоготала она. — Еврейку по рождению!” Тяжелый отвратительный смех раздражал теперь своей неуместностью. Возможно, все это происходит по ее милости. А может, есть еще несколько таких, как она. Экспресс ведь не задерживается никогда, — пошучивали коммерсанты, пассажиры опытные.
— А почему бы вам не помолчать? — кто-то сделал попытку приструнить ее.
— Еще чего? — огрызнулась она.
Теперь стало ясно: она пьяна. Женщина поднялась, оглядела вагон и направилась к выходу. Толстушка с золотым медальоном на груди. В уголках глаз расплылась тушь. И вдруг она повернула голову, словно собравшись объявить, что все это ее рук дело и все натворила она.
— Пошли, детки, зарегистрируемся! — к всеобщему изумлению произнесла она материнским тоном. — В этом респектабельном вагоне разве нет евреев, кроме меня? Чудо чудное!
— Вас никто не задерживает, — молвил рослый пассажир с внешностью дипломата.
— Зачем ты вступаешь с нею в разговор! — выговорила ему жена.
— Отвезите меня, — сказал юноша-паралитик своей провожатой, старой женщине с постно-набожной физиономией. Старуха встрепенулась:
— Куда везти?
— В бюро.
— Что тебе взбрело в голову, мой мальчик! Здесь нету съезда для кресла. Сам видишь, вокруг открытое поле. Речь идет о здоровых. Тебя, мой мальчик, это совершенно не касается.
— Не хочу игнорировать официальные объявления, — проговорил юноша, буравя свою собеседницу выразительным взглядом.
— Разумеется, — поспешно сказала старуха. — Однако, согласись, здесь нет никакой возможности спустить вниз такое тяжелое кресло. Я слабая женщина, да и не молодая. Снести такое кресло на себе я не в состоянии.
— Я снесу, — сказала хохотунья. — Почему не исполнить его желания, раз парень хочет зарегистрироваться? Жизнь и так лишила его исполнения многих желаний.
— Премного вам благодарна за вмешательство, — сказала старуха со сдержанной злостью. Хохотунья оглядела вагон:
— Не соблаговолит ли кто приложить руку?
Со своего места встала юная баронесса.
— Я помогу.
— Очень странно, — громогласно удивилась хохотунья, — и вы принадлежите к нашей убогой расе? Ни за что бы не поверила.
Ответа на это замечание не последовало.
Провожатой теперь осталось одно: принять помощь и показать, как правильно взяться за кресло. Сделала она это без всякой охоты.
— Берегись их доброты! Они еще спустят тебя в преисподнюю, — бормотала она при этом.
Хохотунья крепко держала кресло. Очутившись внизу, она закричала пассажирам злорадным голосом:
— Выходите, детки, выходите и не стесняйтесь!
Три женщины налегли на кресло, толкая его через сухой кустарник к воротам лесопильни, которая теперь была освещена тусклым электрическим фонарем. В соседних купе началось движение, громоздко-неуклюжее шевеление, вагонные коридоры наполнились голосами, сыпавшимися, как сухой смех.
Терпение мужчины с внешностью дипломата иссякло.
— Я не вор
