Юлька - Инна Истра
– Про что же я тебе расскажу?
– Да про что хочешь.
– Про деревню если только.
– Давай про деревню.
– Ладно, а ты глаза закрой, может, поспишь.
Я послушно закрыла глаза и стала слушать бабушку. Она тихим голосом начала рассказывать про свое детство, про деревенские обычаи, про тяжелую работу, про жизнь во время войны. Начало действовать лекарство, температура спадала, я стала задремывать, слушая бабушку вполуха. Она же, увлекшись воспоминаниями, рассказывала уже не столько мне, сколько самой себе. Неожиданно одна фраза резанула мне слух.
– Смотрим, Лизка Сёмина бежит и кричит: «Тетя Дуня, тетя Дуня, ваш муж вернулся!». Я так тяпку из рук и выронила.
Я хотела было сказать, как же, мол, вернулся, он же погиб, но промолчала. Сон слетел, как и не было, я шестым чувством поняла, что сейчас смогу узнать то, что мне в обычной ситуации никогда не расскажут. Я затихла и навострила уши. То, что я услышала, поразило до глубины души. Все романтические истории Майн Рида и Дюма не шли ни в какое сравнение с простой драмой, разыгравшейся в российской глубинке. Те истории были ненастоящие, а эта, «взаправдашняя», произошла с близкими мне людьми. Бабушка рассказала почти всю историю, как раздался дверной звонок – вернулась мама.
– Вот разболталась, старая беда, наговорила лишнего – заворчала сама на себя бабушка, – девка-то спит уже. Ну, слава Богу, Лидка пришла.
И, потрогав мой влажный прохладный лоб, заспешила к двери. Когда вошла взволнованная мама, я сделала вид, что крепко сплю. К вечеру мне стало хуже, снова поднялась температура, я валялась в горячечном полусне и видела то, что рассказывала мне бабушка. Это были яркие достоверные сны, в них я была не Юлей Смирновой, ученицей шестого класса, а Евдокией Афониной из Екатериновки. Я чувствовала и переживала то, что переживала она, и в полной мере узнала ту боль, обиду и отчаяние, которые выпали на ее долю. Наверное, именно тогда я начала расставаться с наивным розовым детством. Эти сны я видела еще не раз и не два. Всегда неизменны, всегда одинаковы, являлись они ко мне по ночам. Иногда они снились целиком, иногда отрывками. Я помнила наизусть все детали, запахи, цвета. Вот и сейчас я закрыла глаза, и передо мной появились бесконечные грядки свеклы, нещадно поливаемые горячим июньским солнцем…
Бесконечные грядки свеклы, нещадно поливаемые горячим июньским солнцем. Мерно, неспешно взмахиваю тяпкой, взрыхляю и пропалываю ростки. Рядом со мной на соседней грядке работает Люба Кузьмина, наша бригадирша. Неожиданно она выпрямляется и, приложив руку ко лбу, смотрит на дорогу.
– Бежит к нам кто-то, – негромко говорит она.
Я тоже, прищурившись, смотрю на дорогу. К нам бежит девочка, кажется, Лизка Семина, что-то кричит, машет руками. Вот уже все женщины оставляют работу, глядят на дорогу. Лизка подбегает ближе, и слышно, как она кричит:
– Тетя Дуня, тетя Дуня, ваш муж вернулся!
Меня словно окатывает горячей волной. Женщины смотрят на меня, некоторые радостно, некоторые с горечью – не все дождались мужей с войны. Люба говорит:
– Иди уж, встречай мужика. Завтра тоже не выходи, разрешаю.
– Спасибо, Любаша.
– Ладно, что уж там, – вздыхает она.
Ей-то своего мужика не дождаться. Сгинул без вести еще в сорок первом.
– Что встали, бабоньки! За работу, кончай прохлаждаться, – зычно кричит Люба, женщины начинают работать, а я спешу в деревню.
Вот и наша избенка. На крыльце в выгоревшей гимнастерке сидит мой муж Иван, рядом с ним стоит дочка Лида. Смотрит на него настороженно, насупившись, она же его не помнит совсем, в сорок первом ей всего годик был. Увидев меня, Ваня поднимается, прихрамывая, идет навстречу. Я бросаюсь ему на шею, плачу и целую. Он как-то неуверенно, неловко обнимает меня.
– Ну что ты. Дунь, ну ладно тебе.
– Живой… Вернулся… Счастье-то какое… – рыдаю я.
– Вернулся, вернулся, – бормочет он.
Ночь. На печке сладко посапывает Лида. Рядом со мной, похрапывая, спит Иван. У меня нет сна ни в одном глазу. Я лежу и бессмысленно пялюсь в потолок. Мне плохо. Я еле сдерживаюсь, чтобы не зарыдать. Теперь я точно знаю, что у моего мужа есть другая женщина. Еще в день приезда, разбирая его вещи, я обратила внимание, что они все чистые, стиранные. А сегодня муж, засыпая, в полусне обнял меня и назвал Галей. И вот уже два часа я лежу без сна с комком слез в горле.
Лидка не уследила за козой, и Чернушка, оборвав веревку, улизнула куда-то к реке. Вреднюка наверняка убежала на зады огородов, там кусты, трава по пояс. Я не спеша иду по высокой траве, пытаясь разглядеть Чернушку в этих зарослях. Вдруг за кустами мелькает белый платочек, слышится женский голос. Кажется, это Раиса. С чего вдруг ее понесло в эти места? Слышится мужской голос. Да это же Ваня! О чем это они тут секретничают? Не обо мне ли? Я тихо подкрадываюсь поближе и опускаюсь на колени за густым кустом. Листва и высокая трава скрывают меня.
– Ну Вань, хватит, завел меня в какие-то буераки, – говорит Райка, – и что дома тебе не говорилось?
– Да не хотел я, чтобы услышал кто-нибудь. Совет мне твой нужен, Рай.
– Ну выкладывай, не тяни.
– Такое дело-то… В конце апреля меня ранило, и я попал в госпиталь. Само ранение пустяковое было, да что-то пошло не так, загноилось, лихорадка началась. Так мне полступни-то и отхватили. А ухаживала за мной там одна сестричка, Галя. Она на Дуньку очень похожа, только смешливая очень, и ямочки у нее на щеках. Я в бреду ее поначалу за Дуньку принял. А потом…
Ваня замялся.
– А потом ты с ней сошелся, – сказала Рая.
– Да. Сошелся. Галя на днях должна домой к себе
