Свободный вечер в Риме - Ирма Витт

знал, был твердо уверен, что это временно. Он шел по ее следам, то тут, то там всплывало ее имя в устах общих знакомых, недавно, поднимаясь по лестнице, он услышал ее телефонный звонок, пока открывал дверь и бежал к аппарату – звук прекратился, но схватив трубку, он услышал исчезающий трепет ее дыхания. На вечеринке в Риме три недели назад он почувствовал ее духи, хрустальный холодный аромат, он пошел за ним, и тот развеялся в саду, и позже хозяин дома сказал: «А ведь Катэрина была здесь, но ушла буквально за пару минут до твоего прихода… Да-да, спрашивала о тебе», – и замолчал лукаво, сдерживая любопытство. Все шептались и дружелюбно улыбались за их спинами: надо же, уже немолоды, а такая любовь… Они вот-вот должны были быть снова вместе, да, у него была румынка Ева, у нее – какой-то Маттео, но это все неважно, неважно… И сейчас в рассветном кафе, вокруг которого пели птицы, и шумел пристанционный сад, и ветер шевелил окурки и лепестки, закручивая их спирально вокруг резной чугунной урны, он ясно понял, что жизнь его кончилась, абсолютно и необратимо, что на самом деле он будет жить еще долго, и его кожа постепенно сморщится, и волосы поредеют, и сгорбится спина, и обвиснут на нем брюки, но он все еще будет ходить по земле, есть и пить, но это уже не жизнь, и вот в эту-то самую минуту она и оборвалась, как будто лопнул яркий красный шар и остался висеть тряпкой на жасминовом кусте.

Внезапный гость

Они были уже в таких возрастах, что трудно было понять, кто из них кто. Мать была значительно полнее, ниже ростом, но лицо ее казалось розовым и гладким, и серые прожилки прятались в русой косе, в то время как в черных волосах худой высокой дочери бросались в глаза пепельные пряди. «Ты, Женя, седеть уж начала, в отца, небось, пошла», – вздыхала мать. Отца дочь и не видала ни разу. Всему виной была, конечно же, бабка. Темная история случилась в 40-м году – ранний брак, мужа – на фронт, он – неизвестным солдатом погиб, свернулся в желтый треугольник похоронки. Впопыхах военных переездов бабкин паспорт был утерян, восстановили его уже без печати о браке. Вышла замуж в 1948, и все бы жить и радоваться, дочь народившуюся воспитывать, да объявился первый муж на одной ноге, и оказалась бабка нежданно двоемужницей. Городок маленький, разбираться толком не стали, сплетни пошли, кудрявые и замысловатые, да так, что и на базар не пойдешь – засмеют, в краску вгонят. Мужья за жену в дальний овраг драться ходили, да, в итоге, распили пол-литра за победу. Потом отец девочки и вовсе сбежал с проводницей московского поезда, что каждую неделю стоял по 3 часа на запасном пути у станции для загрузки вагона-ресторана местными продуктами, а первый муж снова пропал, и теперь уж с концами. Бабка так одна и доживала. Спустя много лет девочка выросла, да жениха в гости позвала, знакомить с родительницей. Он – студент-агроном из Москвы, на практику в город к ним распределенный. Она – с косой до пояса, с грудью четвертого размера, влюбленная, счастливая. Перспективы открывались пред ней чудесные – торт «Прага», платье солнце-клеш, каблучки по арбатской брусчатке… Уже и расписываться хотели по-быстрому, в связи с вполне определенными признаками, а он подумал-подумал, да и исчез, растворился в сумерках через несколько дней, без драм и объяснений. Дело ясное: мать тогда, хоть и молода еще была, но уже смекнула – соседки от зависти на чужое возможное счастье тайком напели жениху ее про историю давнюю, неприятную, он и не захотел, видно, связываться. Что ж, понять можно. Ууу, бабы-злыдни. Ну а что – пятно теперь на весь их женский род. Мать и сейчас не любила базарные дни да демонстрации, всех подруг разогнала, так ей и чудилось, что шепчутся за спиной, и то, безотцовщин-то хватало в ее детстве, а вот с двумя папашами как-то не встречалось. «Эх, Женька, вот бабка-то наша учудила, а? И мне судьбу сломала – жених, отец твой сбежал, да и за тобой дурная слава, все так и полощут нашу фамилию, да? Народ злобный, который год языками мелют, хоть из дома не ходи». Дочь кивала уныло, хоть и казалось ей иногда, что не при чем тут бабка уж ни коим боком. А сама виновница давно уже рассыпалась в земле, и добавить ей было нечего. Шли годы, текла за окном Волга, по весне из-за ливней четвертый их этаж часто заливало с чердака, по комнатам тазы стояли, капли били усыпляющим ритмом, летом земляника в лесу шла, в сентябре на пристани торговали астраханскими арбузами, к Новому году в местном клубе давали праздничный концерт. Мать вахтерила на фабрике сутки через трое, дочь учила девочек в школе труду. В школе дочери ученики дали прозвище – «кочерга», а потому что высокая, черная и сутулая. Самое обидное, что кочерга действительно стояла в углу кабинета труда, находившегося в отдельной, неотапливаемой пристройке к школе, и потому применялась по прямому назначению. Таким образом, получалось, что в классе стояло сразу две кочерги, и этот факт служил неустаревающим предметом смешков, хохота и сдерживаемых радостных всхлипов. Сама учительница смеялась, наоборот, крайне редко и в моменты разыгравшегося в классе веселья била рукой по столу и надрывно кричала: «Чего смеетесь! Много смеетесь – много плакать будете!» Она, и правда, никогда не плакала, лишь пару раз, выдергивая седые волосы у себя на голове, всхлипывая, жаловалась матери: «Ты-то хоть как-то пожила, а у меня вообще – ничего не было. Труха одна, не женщина, а гриб-пороховик». На что мать строго отвечала: «Ты честь берегла, не то, что эти». Эти, в то время, родив по третьему и не родив по пятому, жили обычной для провинциального городка жизнью: завивались в парикмахерской, качали в колясках приплод, пили пиво в парке, щупали финские куртки в единственном универмаге. Медленно, как растительное масло, стекало время по стеклу. Шли девяностые, потом нулевые. Мать и дочь жили мирно, в общем-то, по выходным пекли пироги, читали вслух друг другу, обводили в телепрограмме красной ручкой заслуживающие внимание передачи. Мать наловчилась плести цветные веревочные коврики, акрилом выводила название города и продавала их на пристани сходящим по трапу на экскурсии речным туристам. Иностранцам очень нравилось. Женя добилась замены в обучающем меню молочного супа на куриный, четырехклинки на юбку узкую, с разрезом,