Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина
(Опять риторические вопросы, автору сочинения явно не хватает знаков до заветных 150, а высший балл иначе не получить, но надо помнить, что при подсчете слов учитываются как самостоятельные, так и служебные части речи: «все-таки» — одно слово, «все же» — два, «15 лет» — одно слово, «пятнадцать лет» — два слова.)
Если ей все-таки дадут пятнадцать лет, какая разница, сколько слов там будет?
Тогда ей грозили пожизненным, впрочем.
В тот раз ее привезли сюда и бросили. Не подпустили врача. Не позволили умыться. Ее трясло и тошнило. Кровь отвратительно-приторно пахла, руки слипались, в горле копошился ком. Она боялась, что ее вырвет, но в то же время хотела этого, наплевав на стыд, — это позволило бы хоть на минуту покинуть враждебный кабинет, вдохнуть другой, чуть менее спертый воздух, избавиться от повторяющихся по кругу вопросов, на которые она только и могла отвечать «не знаю» и «нет». Когда же нисколько не риторические вопросы пыталась задавать она, раздавалось неизменное: «Не усугубляйте свое положение». Сначала эти вопросы казались простыми, но с каждой ответной репликой лица серых теней все больше затвердевали, теряя всякое жизнеподобие.
ФИО, место рождения, ах вот как, а давно уехали, а где учились, а по национальности-то все-таки больше кто, а вы верующая, а чего умолкли?
Только тогда она поняла.
— Я агностик.
— Но в детстве вас, вероятно, крестили.
— Обратили, — не смогла удержаться, поправила. «Ребята» покачали головой: не сейчас. — Точно так, как поступают и с христианами, — не спросив моего на то разрешения. — Она соглашалась осторожно, предчувствуя ловушку.
— Выходит, в вашей семье исповедовали ислам.
— Сложно представить брак ортодоксальной мусульманки и христианина, не правда ли?
Эти ребята, в отличие от вымышленных, на ее риторический вопрос не откликнулись.
— Атеисты, но с обрядами?
— Дедушка настоял. Мама не хотела его расстраивать. Для отца это ничего не значило, а дедушке было спокойнее. Он просто хотел обряда. Как оберега. Заботился о моей бессмертной душе, — она нервно усмехнулась.
Стоп-тема, казалось бы, но они продолжали гнуть свою линию.
— Учились вы в мусульманской школе.
Сначала их мектеп располагался в здании бывшего детсада, которое смогли выбить активисты; в числе них была и ее мать. Дети не помещались в классы, учились в три смены, пока родители, обозлившись, не засобирались на митинг. Тогда администрация, разволновавшись, пообещала выделить землю под новое здание. Рабочих так и не выдали, строили сами местные, зато помогала турецкая диаспора. За лето, что она болталась на стройке, она выучила больше турецких слов, чем в школе.
— Только до старших классов, потом перевелась в обычную школу. Меня отправили туда из-за языка. Дедушка почти не знал русского. Понимал, но не говорил.
— Не говорил? Удивительно. А вы в курсе, что вашу первую школу закрыли за незаконную деятельность?
— Слышала что-то.
— Связи с иностранными организациями с крайне сомнительной благонадежностью. Прогремело хорошо так, уверены, что ничего про это не знаете?..
— Понятия не имею, что именно там происходило. За это время весь состав мог смениться — и учителя, и администрация…
— Директор, — он назвал знакомое имя, — сидел лет двадцать. С одноклассниками связи поддерживаете?
— Нет. Я не живу там пятнадцать лет.
Как часто надо повторять, чтобы они услышали?
— Но бываете регулярно.
Говорил только один из них — мужчина неопределенного возраста с бесцветными рыбьими глазами. Говорил, упорно понижая интонацию в конце, оттого каждый вопрос звучал как непреложное утверждение.
— Летом, — с силой выдавила она. Тошнота все усиливалась.
— И ни с кем не общаетесь?
— Общаюсь. С соседями, продавщицей, таксистами. Это считается?
— С таксистами, значит…
— Сервисы такси там не заработали. На болтливого водителя так просто не нажалуешься.
— И не скучно все лето без друзей?
— Все не-лето я шесть дней в неделю по несколько часов говорю на работе. Меня мутит от собственного голоса, понимаете? Я устаю от людей. Я вообще людей не люблю.
— Не любите людей, значит?
Пришлось вдавить ногти в ноющую ладонь, чтобы не выдать страх, тот самый животный страх слабого перед сильным.
— Я интроверт. И мизантроп. Это статья?
— Не дерзите. И что, всё только на наши курорты ездите? Ни в Турцию там или Египет не выбирались? В Стамбул, может быть? Популярное направление, а какие исторические связи с вашей малой родиной…
Вот и оно. Все равно узнают.
— Нет. Однажды я купила билеты на паром, но все сорвалось, потому что отменили рейсы. Деньги, кстати, не вернули.
Хорошая деталь. Правильная.
— Почему же отменили?
— Потому что… — Потому что ехать оказалось некому, промелькнуло в голове, но она отмахнулась: не время. — Потому что как раз в это время произошло присоединение.
— Воссоединение, вы хотели сказать. То есть вы собирались уехать из страны накануне?
Здесь уже очень осторожно.
— Билеты я купила еще за полгода до всего этого, понимаете? В начале года я узнала, что мы досрочно сдаем госы, к середине марта я должна была уже освободиться, а в это время дома погода не лучше, чем здесь. Вот я и решила, что можно куда-нибудь еще съездить. С родителями, — голос чуть задрожал.
— В начале года — это не за полгода.
— В начале учебного года. В сентябре. — Злость на мгновенную слабость придала ей сил.
— Так почему Стамбул? Турецкий знаете?
Отпираться бесполезно.
— Скорее понимаю. Учила его вторым иностранным. В мусульманской школе, как вы могли догадаться. — Нарываешься, нарываешься. Торопливо добавила: — Использовать не приходилось.
Зря. Показала, что понимает, к чему они все ведут. Лучше б в дурочку играла.
Рыбьи глаза сузились:
— Так почему в Турцию?
— Прямой паром, безвиз, древний город, интересная история. Тогда же никто не думал, что все так испортится.
Зря.
— Что значит «испортится»?
— Я имела в виду, поменяется… В плане перемещения…
Ей пришлось прослушать лекцию на тему вреда излишних перемещений в пространстве. «А во времени?» — чесался язык спросить, но она сдержалась. Ей и так хватало вопросов, этих бесконечных изматывающих вопросов. Куда? Зачем? С кем? К кому? Для чего? И все-таки для чего?
Тошнота билась уже не в горле, а выше, она чувствовала, как что-то склизкое, как будто живое, царапает нёбо. Хотелось выплюнуть в эти безжизненные глаза хоть что-то, поэтому и вырвалось искреннее:
Не
