Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли
– Красавчик, да еще и скромный. – Перси театрально потягивается: выгибает спину, вжимая голову в ковер и воздевая вверх сплетенные пальцы. Он редко собой любуется, но по утрам становится настоящей оперной дивой. – Готов к великому дню?
– Пожалуй?.. Я почти не интересовался, что нас ждет, всем занимался отец. Он бы не отослал нас, не продумав всего до мелочей.
– Фелисити перестала визжать про свой пансион?
– Не представляю, что у нее на уме. Почему она вообще едет с нами?
– Только до Марселя.
– Да, но перед этим два проклятых месяца в Париже!..
– Уж как-нибудь переживешь еще одно лето с сестрой.
Наверху принимается реветь младенец – шум прекрасно проникает через потолок. На плач бросается кормилица: ее туфли стучат по полу, как конские копыта по булыжнику.
Мы с Перси, не сговариваясь, возводим глаза к потолку.
– Вот и Гоблин проснулся, – беспечно замечаю я. Слегка приглушенные вопли ввинчиваются в мозг, подкармливая пульсирующую головную боль.
– Сколько в твоем голосе обожания!
Моему брату лишь три месяца, и за все это время я его почти не видел. Успеваю только дивиться: какой он странный, красный и сморщенный, точно помидор, на все лето забытый на солнце. Поразительно, как такое крохотное создание ухитрилось взять и разрушить всю мою жизнь.
Я слизываю с пальца каплю хереса:
– Знаешь, я его боюсь.
– Чего там бояться, он же вот такусенький! – Перси показывает руками, какой Гоблин маленький.
– Он вдруг вылез из ниоткуда…
– Ну не совсем из ниоткуда…
– …без конца плачет, не дает нам спать и вообще занимает место!
– Вот наглец!
– Не слышу в твоем голосе сочувствия.
– А чего тебе сочувствовать?
В ответ я кидаю в него подушкой. Он еще не настолько проснулся, чтобы вовремя поднять руку, и снаряд летит прямо ему в лицо. Я смеюсь над его вялой попыткой все-таки кинуть подушку в ответ, потом падаю животом на кровать и свешиваю с нее голову. Мое лицо оказывается прямо над лицом Перси.
Он вскидывает брови:
– Ну и сосредоточенный у тебя вид! Думаешь, как бы продать Гоблина труппе бродячих актеров, чтобы растили из него циркача? С Фелисити не вышло, но, может, хоть со второй попытки удастся.
На самом деле я думаю о том, как же обожаю именно такого Перси – всклокоченного, слегка сонного, похмельного. Думаю, что, если эта поездка на континент – наши с ним последние светлые деньки, надо постараться, чтобы каждое утро в ней начиналось именно так. Думаю, что весь год буду жить словно последний: надираться при любой возможности, любезничать с красавицами иностранных кровей – и просыпаться рядом с Перси, наслаждаясь тем, как сильно бьется рядом с ним мое сердце.
Протянув руку, я касаюсь безымянным пальцем его губ. Хочется еще подмигнуть. Это, пожалуй, немного слишком, но я всегда считал, что тонкие намеки – пустая трата времени. Судьба помогает любвеобильным.
И если Перси до сих пор не догадывается о моих чувствах, не моя вина, что он такой непонятливый.
– Я думаю о том, что сегодня мы уезжаем в гран-тур, – говорю я вслух, – и я не собираюсь терять зря ни минуты.
2
Когда мы спускаемся, в столовой уже сервирован завтрак и почти вся прислуга успела скрыться. Застекленные двери широко распахнуты, на веранду несмело забираются первые лучи утреннего солнца, кружевные занавеси вздуваются парусами, поймав порыв ветра. Завитки на золотых рамах сверкают теплыми искрами, будто капли росы.
Матушка, судя по всему, поднялась не один час назад. На ней голубой халат, великолепные черные волосы собраны в аккуратный шиньон. Я запускаю пальцы в собственную шевелюру, силясь придать ей обычный отточенно-небрежный вид, как бы говорящий: «Я только что встал с кровати» – и все же эффектный. Напротив матушки молча, с постными лицами сидят дядюшка и тетушка Перси. На столе достаточно еды, чтобы накормить целый полк, однако матушка ковыряет ложечкой одно-единственное вареное яйцо на подставке делфтского фарфора (с самого рождения Гоблина она доблестно сражается за былую изящность стана), а опекуны Перси и вовсе ограничились одним кофе. Мы с Перси тоже вряд ли много съедим: мой желудок еще не вполне оправился, а Перси очень уж переборчив в еде. Вот уже год он не ест мяса, будто у него затяжной Великий пост. Говорит, это полезно для здоровья, однако болеет он по-прежнему куда чаще меня. Во мне нет к нему жалости. Ведь я весь год повторял: или он придумает объяснение получше, или его вегетарианство – бред сивой кобылы.
При нашем появлении тетушка Перси делает движение нам навстречу, и он берет ее за руку. У них одинаково тонкие черты лица: аристократические носы, точеная кость, совсем как у отца Перси на портретах. Однако Перси природа наградила шапкой жестких черных кудрей. Их толком не убрать под парик, не заплести в косицу – словом, никакой надежды придать им мало-мальски модный облик. Перси всю жизнь прожил с дядюшкой и тетушкой: когда-то его отец привез из имения в Барбадосе младенца-сына цвета сандалового дерева и французскую скрипку – и в несколько дней сгорел от тропической лихорадки. Перси повезло: его взяли к себе дядя с тетей. Повезло и мне: подумать только, мы могли никогда не встретиться. Лучше умереть!
Матушка поднимает на нас взгляд, разглаживая пальцами морщинки вокруг глаз, будто складки скатерти:
– Вот и пробудились наши джентльмены.
– Доброе утро, матушка.
Перси, перед тем как сесть, слегка ей кланяется, будто он гость в этом доме. Смешной жест: этого юношу я знаю лучше, чем родных брата и сестру. Гораздо, гораздо лучше. Эта самая сестра, кстати, на нас даже глаз не подняла. Она прислонила к хрустальной вазочке для варенья какой-то очередной сентиментальный роман и читает, прижимая страницы сервировочной вилкой.
– Гляди, Фелисити, так и мозг вытечет, – замечаю я, падая в соседнее кресло.
– От джина вытечет быстрее, – бросает она, продолжая читать.
Отца, слава богу, в зале нет.
– Фелисити, – шипит матушка с другого конца стола, – сидеть за столом в очках неприлично!
– Они нужны мне для чтения, – отвечает Фелисити, не отрываясь от своей чепухи.
– Не время читать. У нас гости!
Фелисити, лизнув палец, переворачивает страницу. Матушка опускает недовольный взгляд на приборы. Я беру с серебряного подноса ломоть тоста и готовлюсь наблюдать их перепалку. Когда вместо меня отчитывают Фелисити – всегда радость.
Матушка кидает взгляд на сидящего напротив Перси – тетушка как раз пытается оттереть от его расшитой манжеты отчетливую сигаретную подпалину – и шепотом обращается ко мне:
– Утром одна из моих горничных обнаружила в клавесине ваши брюки. Если не ошибаюсь, те самые, в которых вы отбыли вчера вечером.
– Как… странно, – отвечаю я.
Мне думалось, я остался без них задолго до дома. Вдруг вспоминается, как мы с Перси ввалились в салон с первыми лучами рассвета, и я принялся разоблачаться, скидывая одежду под ноги, будто палую листву.
– А ботинка она случаем не находила?
– Вы хотели добавить их к багажу?
– Полагаю,
